?
Даст бог… - Никто не думает о том , что его может поразить молния, пока это не произойдет. Попробуй переубедить такого, как этот Кэррик, что громоотвод - самая дешевая страховка от пожара, какую только можно приобрести за деньги… Однако Доги был философом. Собственно, он ведь не покривил душой, когда сказал, что зашел сюда только промочить горло.
Что бы доказать это и показать, что ни на кого не имеет зла, он заказал еще пива. Но на этот раз угощать хозяина не стал.
В это время старик с бородавкой умостился на стуле рядом с ним.
- А у нас тут лет десять назад тоже трахнуло одного молнией, он как раз играл в гольф, - сказало он. - Так на том месте и положило, будто кучу дерьма. А ведь мог бы приклепать себе на лоб громоотвод, правда же? - Он снова захохотал и дыхнул лицо Доги пивным перегаром, и тот с усилием улыбнулся. - А все монеты в его кармане сплавились в ком. Так я слышал. Молния удивительная вещь. Правда, удивительная. А еще, помню…
«Удивительная вещь», - подумал Доги, пропуская мимо ушей то, о чем бубнил старик, и только кивал головой в нужных местах. - «А все таки удивительная, потому что не выбирает, кого или, что ей поразить. ?ли когда…
Он допил пиво и вышел, неся сумку со страховочными приспособлениями от гнева божьего - наверное, единственными в своем роде, когда-нибудь придуманными. Жара ударила его будто молотком, но он все же остановился на минуту и посмотрел на ровный гребень крыши. Девятнадцать долларов девяносто пять центов, - а этот тип не может позволить себе затрат. А ты не можешь его переубедить, когда эти придурки торчат рядом и подгавкивают.
Может, когда-нибудь он еще пожалеет.
Продавец громоотводов сел в свой «бьюик», включил кондиционер и поехал дальше на запад, в направлении Конкорда и Берлина, с образцами своего товара в кожаной сумке, оставив позади все грозы, которые нагоняло ветром туда где он только что был.
8
В начале 1974 года Уолт Хэзлит наконец сдал экзамены на звание адвоката. По этой причине они с Сарой устроили вечеринку, пригласив всех своих друзей и знакомых - всего больше сорока человек. Пиво лилось рекой, после всего Уолт сказал: им повезло, что соседи не вызвали полицию. Когда закрылись двери за последними гостями (где-то в третьем часу ночи), Уолт вернулся из прихожей и застал Сару в спальне, уже раздетой - на ней были только тапочки и сережки с мелкими бриллиантами, которые он купил ей в кредит к дню рождения. Они легли в кровать и занялись любовью, а потом заснули тяжелым пьяным сном. Проснулись они в полдень, совсем разбитыми от похмелья. А через полтора месяца Сара поняла, что она беременна. Ни она, ни Уолт не сомневались, что зачали ребенка той ночью после вечеринки.
В Вашингтоне Ричарда Никсона понемногу загоняли в глухой угол, опутав клубками магнитофонных пленок с записями тайных бесед. А в это время один мелкий фермер из штата Джорджия, бывший офицер флота, а ныне губернатор, по имени Джеймс Эрл Картер, в тесном кругу друзей и сторонников начал обговаривать возможность занять пост, который скоро освободит мистер Никсон.
А в 619-й палате Восточного медицинского центра штата Мэн продолжал спать непробудным сном Джонни Смит. Его тело уже начало принимать положение утробного плода.
Доктор Строунс, который разговаривал с Гербертом Верой и Сарой в больничной совещательной комнате на следующий день после аварии, в конце 1973 года умер от тяжелых ожогов. Его дом загорелся на второй день рождества. Бангорская пожарная охрана выявила, что причиной пожара стало неправильное размещение елочных украшений. Теперь за состоянием Джонни наблюдали два новых врача, Вейзак и Браун.
За четыре дня до того, как Никсон ушел в отставку, Герберт Смит провалился в подвал дома, который строил в Грее, упал на тачку и сломал себе ногу. Кость долго срасталась, но так и не срослась, как положено. Теперь Герб прихрамывал и в гололед вынужден был ходить с тростью. Вера молилась за него и настаивала, чтобы он на ночь заматывал больную ногу полотном, которое благословил преподобный Фрэдди Колтсмор из Бессемера, штат Алабама. Стоила эта благословенная тряпка, как называл ее Герберт, тридцать пять долларов. Но никакой пользы от нее он не испытывал.
В середине октября, вскоре после того, как Джэральд Форд амнистировал отставного президента, Вера преисполнилась уверенностью, что снова приближается конец света. О ее намерениях Герберт узнал в последний момент. Она уже подготовила распоряжение завещать все те небольшие сбережения, которые у них появились после несчастья с Джонни, Американскому товариществу Судного дня, подала бумаги на продажу дома и договорилась с «Бескорыстной помощью», что оттуда в течении двух дней пришлют машину и вывезут всю мебель. Все это выяснилось случайно, когда Герберту позвонили из агентства купли-продажи недвижимого имущества и спросили, удобно ли возможному покупателю приехать во второй половине дня осмотреть дом.
?менно тогда у Герберта впервые по-настоящему лопнуло терпение.
- Да о чем ты себе, в бога, думаешь?! - закричал он, вытянув из жены и остальное.
Они были в гостиной. Герб, только что позвонил в «Бескорыстную помощь» и сказал, что никакой машины не нужно. На улице сеял монотонный серый дождь.
- Не злоупотребляй именем господа Герберт. Не…
- Цыц! Цыц! Надоело уже слушать эту твою чушь о господе.
У Веры от страха перехватило дыхание.
А порывисто похромал к ней, грозно стуча тростью по полу. Она отшатнулась в кресле и подняла на него страдальческий взгляд, и Герберта, пусть бог его простит, охватило неудержимое желание хорошо треснуть ее тростью по голове.
- Ты еще не настолько сошла с ума, чтобы не понимать, что ты делаешь, - сказал он. - Это тебя не оправдывает. Ты пакостила за моей спиной. Вера. Ты…
- Я не пакостила! Это неправда. Я ничего такого…
- Пакостила! - крикнул он. - Так вот слушай, что я тебе скажу, Вера. Молись сколько угодно. Молиться никому не запрещено. Пиши какие хочешь письма - в конце концов, марка стоит всего тринадцать центов. Если ты так любишь бесполезное вранье всех этих божьих трясунов, если ты хочешь погрязнуть во лжи и лицемерии - пожалуйста. Но не впутывай в это меня. Запомни это. Ты поняла?
- Отче-наш-на-небесах-да-святится-имя-твое…
- Ты поняла?
- Ты думаешь, что я сумасшедшая! - закричала Вера, и ее лицо исказила страшная гримаса. Она хрипло, сдавленно зарыдала, оплакивая свое полное поражение и крах всех надежд.
- Нет, - ответил Герберт, уже немного спокойнее. - Еще нет. Но, наверное, пришло время, Вера, поговорить нам откровенно и посмотреть правде в глаза. Я уверен, ты сойдешь с ума, если не вылезешь из этого болота и не обратишь внимание на реальные вещи.
- Вот ты увидишь, - произнесла она сквозь слезы. - Ты еще увидишь. Господь знает правду, но он выжидает.
- Пусть выжидает, но нашей мебели он не дождется, - хмуро бросил Герберт. - ? будем в этом единодушны.
- Грядет Судный день! - произнесла Вера. - Апокалипсис уже близко!
- Да, что ты? Прибавь к этому пятнадцать центов - и купишь себе чашку кофе, Вера.
За окном сплошной завесой лил дождь. В этом году Герберту исполнилось пятьдесят два, Вере - пятьдесят один, а Саре Хэзлит - двадцать семь.
Джонни лежал в коматозном состоянии уже четыре года.
9
Ребенок родился в ночь на праздник Всех святых. Схватки продолжались девять часов. Время от времени Саре давали дышать наркозом, и тогда ей казалось, будто она в одной больнице с Джонни, и она все время звала его по имени. Потом она смутно вспоминала об этом, и конечно, ничего не говорила Уолту. Может, это приснилось ей, думала она.
У нее родился мальчик. Его назвали Дэннис Эдвард Хэзлит. Через три дня Сару с младенцем выписали домой, и после Дня благодарения она вернулась на роботу. К тому времени Уолт нашел себе неплохое место в одной из бангорских адвокатских контор, и они решили, что если все пойдет хорошо, Сара бросит работу в школе в июне1975 года. Но сама она была не очень уверена, хочется ли ей этого. Она полюбила свою работу.
10
В первый день 1975 года двое ребят из Отисфилда, штат Мэн, Чарли Нортон и Норм Лоусон, играли в снежки на заднем дворе Нортонов, Чарли было восемь лет, Норму - девять. День выдался пасмурный и сырой.
Чувствуя, что их бой подходит к концу, - было время идти обедать, - Норм атаковал Чарли, открыв беглый огонь. Пригинаясь и смеясь, Чарли сначала отходил назад, а потом развернулся и бросился наутек. Он перепрыгнул через низкий каменный забор, который отделял участок Нортонов от леса, и побежал вниз по тропинке к Стриммеровскому ручью. Норм еще успел попасть ему по капюшону куртки.
Потом Чарли исчез из виду. Норм перепрыгнул через забор и стал высматривать и прислушиваться.
- Вернись, цыпленок! - крикнул Норм и закукарекал петухом.
Но Чарли на это не клюнул. Его нигде не было видно, хотя, тропинка сбегала к ручью довольно круто, и он мог там прятаться. Норм снова закукарекал и нерешительно переступил с ноги на ногу. Это был лес Чарли, его территория, а не Норма. Норм любил хороший бой снежками, когда имел в нем перевес, но спускаться туда, где в засаде поджидал Чарли с несколькими твердыми снежками наготове, ему не хотелось.
Впрочем, он все-таки прошел шагов десять по тропе, и тут неожиданно снизу раздался пронзительный, отчаянный крик.
Норм Лоусон похолодел. Два снежка, которые он приготовил против Чарли, выпали у него из рук. А снизу опять раздался крик, такой тонкий, что его было еле слышно.
«Вот черт, он упал в ручей!» - подумал Норм, и оцепенение, как рукой сняло. Он побежал вниз, поскользнулся и шлепнулся на задницу. В ушах отдавались удары сердца. Краем сознания он представлял, как вылавливает из ручья Чарли в последний момент, когда он вот-вот скроется под водой, и потом о его героическом поступке напишут в газетах.
Внизу тропа поворачивала под острым углом, и, добравшись до угла, Норм увидел, что Чарли Нортон все-таки не упал в ручей. Он стоял на том месте, где тропинка выходило на ровный берег, и неотрывно смотрел на что-то в снегу. Капюшон сбился у него с головы, и лицо у него было такое же белое, как снег. Пока Норм подходил, из груди Чарли вырвался еще один приглушенный крик.
- Что там? - спросил Норм, подходя ближе. - Чарли, что с тобой?
Чарли повернулся к нему. Глаза его были вылезшими, рот широко открыт. Он пытался, что-то сказать, но выдавил из себя только неразборчивое мычание. Потом показал пальцем.
Норм подошел ближе к нему и посмотрел. Неожиданно ноги у него подкосились и он сел. Перед глазами у него все поплыло.
?з-под снега выглядывали две ноги в синих джинсах. Одна была обута в мокасин, другая - босая, беззащитно-белая. Так же, торчала рука, будто прося помощи, которая так и не пришла. Остальная часть тела была присыпана снегом.
Чарли и Норм нашли труп семнадцатилетней Кэрол Денбаргер, четвертой жертвы Душегуба из Касл-Рока.
Прошло почти два года, с тех пор, как он совершил предыдущее убийство, и жители Касл-Рока (Стриммеровский ручей был южной границей между Касл-Роком и Отисфилдом) начали успокаиваться, думая, что этот кошмар, наконец закончился.
Но нет.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
1
Через одиннадцать дней после того, как было найдено тело Кэрол Денбаргер, на север Новой Англии налетел ураган с дождем и снегом. На шестом этаже Восточного медицинского центра штата Мэн в то утро все происходило с небольшим запозданием. Большинство персонала не смогло вовремя добраться на роботу, и те, кто добрались, вынуждены были крутиться, чтобы поддержать хоть какой-нибудь порядок. Было ужу около девяти, когда одна из санитарок, молодая женщина по имени Эллисон Коновер, принесла мистеру Старрету его легкий завтрак. Мистер Старрет выздоравливал после инфаркта и «отбывал свои два месяца» в отделении интенсивной терапии - это был обычный срок послеинфарктного лечения.
Дела мистера Старрета шли неплохо. Он лежал в 619-й палате и по секрету говорил жене, что лучше всего понуждает его к выздоровлению перспектива избавиться от соседства с живым трупом на соседней койке. Безостановочное жужжание искусственных легких этого несчастного мешали ему спать, жаловался он жене. ? говорил, что уже не знает, чего больше хочет: чтобы этот аппарат работал и дальше, или чтобы остановился. Остановился, так сказать, намертво.
Когда Эллисон вошла, телевизор в палате был включен. Мистер Старрет сидел в кровати с пультом в руке. Только что закончилась программа «Сегодня», и он еще не решил, стоит ли смотреть мультик, который должен быть дальше, или выключить телевизор. Тогда бы он остался один на один с искусственными легкими Джонни.
- А я уже почти утратил надежду дождаться вас сегодня, - сказал мистер Старрет, без особого интереса смотря на свой завтрак на подносе: апельсиновый сок, йогурт и пшеничные хлопья. Вот чего по-настоящему жаждала его душа, так это пару начиненных холестерином яиц, зажаренных на свежем сливочном масле с пятью кусочками бекона. Как раз, именно той еды, благодаря которой он и оказался в больничной палате. Если, конечно, верить его врачу, человеку с куриными мозгами.
- Еле добралась, - коротко пояснила Эллисон. Уже седьмой пациент сегодня говорил ей, что утратил надежду ее дождаться, и эта фраза начинала надоедать. Эллисон была хорошей девушкой, но в это утро чувствовала себя совсем загнанной.
- ?звините, - миролюбиво сказал мистер Старрет. - На дорогах очень скользко?
- Конечно, - ответила Эллисон, немного оттаивая. - Если бы не колеса мужа, вообще бы не попала на роботу.
Мистер Старрет нажал на кнопку, поднимая изголовье кровати, чтобы удобнее было завтракать. Электрический мотор, который приводил в движение кровать, был маленький, но шумный. Да и звук телевизора превышал обычный - мистер Старрет был глуховат, а пациент на второй кровати, рассказывал он жене, никогда не жаловался на слишком громкий звук. ? никогда не просил посмотреть, что показывают на других каналах. Мистер Старрет, понимал конечно, что его шутки не совсем хорошие, но когда ты пережил инфаркт и лежишь в палате интенсивной терапии вместе с человекоподобным растением, немного черного юмора не помешает, чтобы не рехнуться.
Ставя поднос перед мистером Старретом, Эллисон немного повысила голос, чтобы ее было слышно в этом шуме, и закончила свой рассказ.
- Машины буксуют по всей Стэйт-стрит, с обеих сторон возвышенности.
В это время на соседней койке Джонни Смит тихо сказал:
- Все на девятнадцать… Пан или пропал… Моей девушке плохо…
- А знаете, йогурт сегодня, неплохой, -сказал мистер Старрет. Он терпеть не мог йогурт, но еще больше он не хотел оставаться один и как мог оттягивал эту минуту. Оставаясь в одиночестве, он только то и делал, что считал свой пульс. - С легким привкусом лесного ореха и …
- Вы ничего не слышали? - внезапно спросила Эллисон, растеряно озираясь вокруг.
Мистер Старрет отпустил кнопку и жужжание мотора прекратилось. На экране телевизора Элмер Фадд выстрелил в Багса Банни и промахнулся.
- Нет, только телевизор, -ответил мистер Старрет. - А что я должен был услышать?
- Да нет, ничего. Наверное. Это просто ветер за окном.
Эллисон почувствовала как от напряжения у нее начинает болеть голова, - в это утро было много работы, а обслуги не хватало, - и потерла пальцами виски, будто хотела унять боль.
Выходя из палаты, она на миг остановилась и посмотрела на вторую кровать. Какой-то он сегодня не такой? Вроде немного повернулся, или нет? Не может быть.
Эллисон вышла из палаты и пошла по коридору, толкая перед собой тележку с завтраками. Утро, как она и предвидела, был тяжелым, все шло наперекосяк, и уже к полудню в висках стучало от боли. ? она, конечно, забыла обо всем, что ей показалось в то утро в 619-й палате.
Но в следующие дни Эллисон все чаще ловила себя на том, что посматривает на Смита, и когда пришел март, она почти не сомневалась, что он немного выровнялся, немного изменил положение, которое врачи называли утробным. Не очень заметно - чуть-чуть. Она хотела сказать еще кому-нибудь, но так и не сказала. Собственно, кто она такая? Всего-навсего санитарка, немного больше, чем кухонная обслуга.
Не ее это дело.
2
Это был сон, мелькнула у него догадка.
Он находился в темном, угрюмом месте - в каком-то проходе. Потолок - такой высокий, что его не было видно, - терялся где-то во мраке. Стены были из темной хромированной стали. Они расширялись кверху. Он был один, но до него, как будто издалека, доносился голос. Он знал этот голос, слышал эти слова… где-то, когда-то. Голос испугал его. Он стонал и обрывался, эхо билось о хромированные стальные стены, подобно оказавшейся в ловушке птице, которую он видел в детстве. Птица залетела в сарай c отцовскими инструментами и не знала, как оттуда выбраться. В панике она металась, отчаянно и тревожно пища, билась о стены до тех пор, пока не погибла. В голосе слышалась та же обреченность, что и в птичьем писке. Ему не суждено было выбраться отсюда.
- Всю жизнь строишь планы, делаешь как лучше, - стонал призрачный голос. - ? всегда ведь хочешь самого хорошего, а парень приходит домой с волосами до задницы и заявляет, что президент Соединенных Штатов свинья. Свинья! Ну не дрянь, я…
Берегись, хотел сказать Джонни. Ему хотелось предостеречь голос, но Джонни был нем. Берегись чего? Он не знал. Он даже не знал с уверенностью, кто он, хотя смутно помнил, что когда-то был то ли преподавателем, то ли проповедником.
?иисусе! - вскрикнул далекий голос. Голос - потерянный, обреченный, тонущий. - ?ииииии…
Потом тишина. Вдали затихает эхо. Когда-нибудь голос снова заговорит.
? вот это «когда-нибудь» наступило - он не знал, сколько пришлось ждать, ибо время здесь не имело значения или смысла, - и он начал ощупью выбираться из прохода, откликаясь на зов (возможно, только мысленно), в надежде - как знать - что он вместе с обладателем голоса найдет выход, а может, просто желая утешить и получить такое же утешение в ответ.
Но голос удалялся и удалялся, становился все глуше и слабее (далеким и еле слышным), пока не превратился в отзвук эха. ? совсем исчез. Теперь он остался один, двигаясь по мрачному и пустынному залу теней. Ему уже чудилось, что это не видение, не мираж и не сон - но все равно нечто необычное. Наверное, он попал в чистилище, в этот таинственный переход между миром живых и обителью мертвых. Но куда он шел?
К нему стали возвращаться образы. Тревожные образы. Они следовали вместе с ним, подобно духам, оказывались то сбоку, то впереди, то сзади, потом окружали его странным хороводом - оплетали тройным кольцом, касались его век колдовскими перстами… но было ли все это на самом деле? Он почти что видел их. Слышал приглушенные голоса чистилища. Там оказалось и колесо, беспрерывно вращавшееся в ночи, Колесо удачи, красное и черное, жизнь и смерть, замедляющее свой ход. На что же он поставил? Он не мог вспомнить, а надо бы: ведь от этого зависело само его существование. Туда или оттуда? Пан или пропал? Его девушке нехорошо. Ее нужно увезти домой.
Спустя какое-то время проход стал светлеть. Поначалу он подумал, что это игра его воображения, своего рода сон во сне, если такое возможно, однако прошло еще сколько-то времени, и просвет стал чересчур очевидным, чтобы его можно было приписать воображению. Все пережитое им в проходе стало меньше походить на сон. Стены раздвинулись, и он едва мог видеть их, а тусклая темнота сменилась мягкой туманно-серой мутью, цветом сумерек в теплый и облачный мартовский день. ? стало казаться, что он уже совсем не в проходе, а в комнате - почти в комнате, ибо пока отделен от нее тончайшей пленкой, чем-то вроде плаценты, он походил на ребенка, ожидавшего рождения. Теперь он слышал другие голоса; не эхообразные, а монотонные и глухие, будто голоса безымянных богов, говорящих на неведомых языках. Понемногу голоса становились отчетливее, он уже почти понимал их разговор.
Время от времени Джонни открывал глаза (или ему казалось, что открывал), и наконец он увидел обладателей этих голосов - яркие, светящиеся, призрачные пятна, не имевшие поначалу лиц, иногда они двигались по комнате, иногда склонялись над ним. Он не подумал, что можно заговорить с ними, во всяком случае вначале. Он предположил, что это, может быть, какие-то существа иного мира, а светлые пятна - ангелы.
Со временем и лица, подобно голосам, становились все отчетливее. Однажды он увидел мать, она наклонилась над ним и, попав в поле его зрения, медленно и грозно произнесла что-то бессмысленное. В другой раз появился отец. Дейв Пелсен из школы. Медицинская сестра, которую он узнал: кажется, ее звали Мэри или, быть может, Мари?. Лица, голоса - все приближалось, сливалось в нечто единое.
? пришло что-то еще: ощущение того, что он изменился. Это ощущение не нравилось Джонни. Он не доверял ему. Джонни считал, что любое изменение ни к чему хорошему не приведет. Оно предвещает, думал он, лишь печаль и плохие времена. Джонни вступил в темноту, обладая всем, теперь же он чувствовал, что выходит из нее, не имея абсолютно ничего, - разве только в нем появилось что-то странное, незнакомое.
Сон кончался. Что бы это ни было, оно кончалось. Комната была теперь вполне реальна, почти осязаема. Голоса, лица…
Он собирался войти в комнату. ? вдруг ему показалось, что он хочет только одного - повернуться и бежать, скрыться в этом темном проходе навсегда. Ничего хорошего его там не ожидало, но все же лучше уйти навечно, чем проникнуть в комнату и испытывать это новое ощущение печали и грядущей утраты.
Он обернулся и посмотрел назад - да, так и есть: в том месте, где стены комнаты становились цвета темного хрома, позади одного из стульев, незаметно для входящих и выходящих светлых фигур, комната превращалась в проход, уводивший, как он подозревал, в вечность. Там исчез тот, другой голос, голос…
Таксиста.
Да. Теперь он все вспомнил. Поездку на такси, водителя, поносившего сына за длинные волосы, за то, что тот считал Никсона свиньей. Затем свет четырех фар, двигавшихся по склону, - две пары фар по обе стороны белой линии. Столкновение. Никакой боли, лишь мысль о том, что ноги задели счетчик, да так сильно, что он сорвался с кронштейна. Затем холодная сырость, темный проход, а теперь это странное ощущение.
Выбирай, шептал внутренний голос. Выбирай, не то они выберут за тебя, они вырвут тебя из этого непонятного места, как врачи вынимают ребенка из утробы матери посредством кесарева сечения.
А затем к нему приблизилось лицо Сары - она находилась где-то рядом, однако ее лицо было не таким ярким, как другие склоненные над ним лица. Она должна была быть где-то здесь, встревоженная и испуганная. Теперь она почти принадлежала ему. Он это чувствовал. Он собирался просить ее руки.
Вернулось чувство беспокойства, более сильное, чем когда-либо, и теперь оно было связано с Сарой. Но еще сильнее было желание обладать ею, и Джонни принял решение. Он повернулся спиной к темноте, а когда позже оглянулся, темнота исчезла; рядом со стулом - ничего, кроме гладкой белой стены комнаты, в которой он лежал. Вскоре он начал понимать, где находится, - конечно же, в больничной палате. Темный проход почти не остался в памяти, хотя и не забылся окончательно. Но более важным, более насущным было другое: он - Джон Смит, у него есть девушка по имени Сара Брэкнелл, и он попал в страшную автомобильную катастрофу. Наверное, ему повезло, раз он жив, и хорошо бы еще не превратиться в калеку. Возможно, его привезли в городскую больницу Кливс Милс, но скорее всего это «?ст-Мэн медикэл сентр». Он чувствовал, что пролежал здесь долго - может, он находился без сознания целую неделю или дней десять. Пора возвращаться к жизни.
Пора возвращаться к жизни. ?менно об этом думал Джонни, когда все стало на свои места и он открыл глаза.
Было 17 мая 1975 года. Его соседа по палате, мистера Старрета, давно уже выписали с наказом совершать прогулку в две мили ежедневно и следить за едой, чтоб уменьшить содержание холестерина. В другом конце палаты лежал старик, проводивший изнурительный пятнадцатый раунд схватки с чемпионом в тяжелом весе - раковой опухолью. Он спал, усыпленный морфием. Больше в палате никого не было. 3.15 пополудни. Экран телевизора светился зеленоватым светом.
- Вот и я, - просипел Джонни, ни к кому не обращаясь. Его поразила слабость собственного голоса. В палате не было календаря, и он не мог знать, что отсутствовал четыре с половиной года.
3
Минут через сорок вошла сестра. Приблизилась к старику, сменила капельницу, заглянула в туалет и вышла оттуда с голубым кувшином из пластика. Полила цветы старика. Возле его кровати было с полдюжины букетов и много открыток с пожеланиями выздоровления, стоявших для обозрения на столике и на подоконнике. Джонни наблюдал, как она ухаживала за стариком, но не испытывал никакого желания еще раз заговорить.
Сестра отнесла кувшин на место и подошла к койке Джонни. Собирается перевернуть подушки, подумал он. На какое-то мгновение их взгляды встретились, но в ее глазах ничто не дрогнуло. Она не знает, что я проснулся. Глаза у меня были открыты и раньше. Для нее это ничего не значит.
Она подложила руку ему под шею. Рука была прохладная и успокаивающая, и в этот миг Джонни узнал, что у нее трое детей и что у младшего почти ослеп один глаз год назад, в День независимости. Несчастный случай во время фейерверка. Мальчика зовут Марк.
Она приподняла голову Джонни, перевернула подушку и уложила его вновь. Сестра уже стала отворачиваться, одернув нейлоновый халат, но затем, озадаченная, оглянулась. Очевидно, до нее дошло, что в глазах больного появилось нечто новое. Что-то такое, чего раньше не было.
Она задумчиво посмотрела на Джонни, уже снова почти отвернулась, когда он сказал:
- Привет, Мари.
Она застыла, внезапно зубы ее резко клацнули. Она прижала руку к груди, чуть ниже горла. Там висело маленькое золотое распятие.
- О боже, - сказала она. - Вы не спите. То-то я подумала, что вы сегодня иначе выглядите. А как вы узнали мое имя?
- Должно быть, слышал его. - Говорить было тяжело, ужасно тяжело. Пересохший язык едва ворочался.
Она кивнула.
- Вы уже давно приходите в себя. Я, пожалуй, спущусь в дежурку и позову доктора Брауна или доктора Вейзака. Они обрадуются, что вы проснулись… - На какое-то мгновение сестра задержалась, глядя на него с таким откровенным любопытством, что ему стало не по себе.
- Что, у меня третий глаз вырос? - спросил он.
Она нервно хихикнула:
- Нет… конечно, нет. ?звините.
Его взгляд остановился на ближайшем подоконнике и придвинутом к нему столике. На подоконнике - большая фиалка и изображение ?исуса Христа - подобного рода картинки с Христом любила его мать, на них Христос выглядел так, будто готов сражаться за команду «Нью-йоркские янки» или участвовать в каком-нибудь легкоатлетическом соревновании. Но картинка была… пожелтевшей. Пожелтевшая, и уголки загибаются. Внезапно им овладел удушающий страх, будто на него накинули одеяло.
- Сестра! - позвал он. - Сестра!
Она обернулась уже в дверях.
- А где мои открытки с пожеланиями выздоровления? - Ему вдруг стало трудно дышать. - У соседа вон есть… неужели никто не присылал мне открыток?
Она улыбнулась, но улыбка была деланной. Как у человека, который что-то скрывает. Джонни вдруг захотелось, чтобы она подошла к койке. Тогда он протянет руку и дотронется до нее. А если дотронется, то узнает все, что она скрывает.
- Я позову доктора, - проговорила сестра и вышла, прежде чем он успел что-то сказать. Он испуганно и растерянно взглянул на фиалку, на выцветшую картинку с ?исусом. ? вскоре снова погрузился в сон.
4
- Он не спал, - сказала Мари Мишо. - ? говорил связно.
- Хорошо, - ответил доктор Браун. - Я вам верю. Если раз проснулся, проснется опять. Скорее всего. Зависит от…
Джонни застонал. Открыл глаза. Незрячие, наполовину закатившиеся. Но вот он вроде бы увидел Мари, и затем его взгляд сфокусировался. Он слегка улыбнулся. Но лицо оставалось угасшим, будто проснулись лишь глаза, а все остальное в нем спало. Ей вдруг показалось, что он смотрит не на нее, а в нее.
- Думаю, с ним все будет в порядке, - сказал Джонни. - Как только они очистят поврежденную роговицу, глаз станет как новый. Должен стать.
Мари от неожиданности открыла рот, Браун посмотрел на нее вопросительно:
- О чем он?
- Он говорит о моем сыне, - прошептала она. - О Марке.
- Нет, - сказал Браун. - Он разговаривает во сне, вот и все. Не делайте из мухи слона, сестра.
- Да. Хорошо. Но ведь он сейчас не спит, правда?
- Мари? - позвал Джонни. Он попробовал улыбнуться. - Я, кажется, вздремнул?
- Да, - сказал Браун. - Вы разговаривали во сне. Заставили Мари побегать. Вы что-нибудь видели во сне?
- Н-нет… что-то не помню. Что я говорил? Кто вы?
- Меня зовут доктор Джеймс Браун. Как негритянского певца. Только я невропатолог. Вы сказали: «Думаю, с ним будет все в порядке, как только они очистят поврежденную роговую оболочку». Кажется так, сестра?
- Моему сыну собираются делать такую операцию, - сказала Мари. - Моему мальчику, Марку.
- Я ничего не помню, - сказал Джонни. - Должно быть, я спал. - Он посмотрел на Брауна. Глаза его стали ясные и испуганные. - Я не могу поднять руки. Я парализован?
- Нет. Попробуйте пошевелить пальцами.
Джонни попробовал. Пальцы двигались. Он улыбнулся.
- Прекрасно, - сказал Браун. - Скажите ваше имя.
- Джон Смит.
- А ваше второе имя?
- У меня его нет.
- Вот и чудесно, да и кому оно нужно? Сестра, спуститесь в дежурную и узнайте, кто завтра работает в отделении неврологии. Я бы хотел провести ряд обследований мистера Смита.
- Хорошо, доктор.
- ? позвоните-ка Сэму Вейзаку. Он дома или играет в гольф.
- Хорошо, доктор.
- ?, пожалуйста, никаких репортеров… бога ради! - Браун улыбался, но голос его звучал серьезно.
- Нет, конечно, нет. - Она ушла, слегка поскрипывая белыми туфельками. С ее мальчиком будет все в порядке, подумал Джонни. Нужно обязательно ей сказать.
- Доктор Браун, - сказал он, - где мои открытки с пожеланиями выздоровления? Неужели никто не присылал?
- Еще несколько вопросов, - сказал мягко доктор Браун. - Вы помните имя матери?
- Конечно, помню. Вера.
- А ее девичья фамилия?
- Нейсон.
- ?мя вашего отца?
- Герберт. А почему вы сказали ей насчет репортеров?
- Ваш почтовый адрес?
- РФД 1, Паунэл, - быстро сказал Джонни и остановился. По его лицу скользнула улыбка, растерянная и какая-то смешная, - то есть… сейчас я, конечно, живу в Кливс- Милз, Норт, Главная улица, 110. Какого черта я назвал вам адрес родителей? Я не живу там с восемнадцати лет.
- А сколько вам сейчас?
- Посмотрите в моих правах, - сказал Джонни. - Я хочу знать, почему у меня нет открыток. ? вообще, сколько я пробыл в больнице? ? какая это больница?
- Это «Восточный медицинский центр, штата Мэн». Что касается ваших вопросов, то дайте мне только…
Браун сидел возле постели на стуле, который он взял в углу - в том самом углу, где Джонни видел однажды уходящий вдаль проход. Врач делал пометки в тетради ручкой, какой Джонни никогда не видел. Толстый пластмассовый корпус голубого цвета и волокнистый наконечник. ? была похожа на нечто среднее между автоматической и шариковой ручкой.
При взгляде на нее к Джонни вернулось смутное ощущение ужаса, и он бессознательно схватил вдруг рукой левую ладонь доктора Брауна. Рука Джонни повиновалась с трудом, будто к ней были привязаны шестидесятифунтовые гири - ниже и выше локтя. Слабыми пальцами он обхватил ладонь доктора и потянул к себе. Странная ручка прочертила толстую голубую линию через весь лист.
Браун взглянул на него с любопытством. Затем лицо его побледнело. ?з глаз исчез жгучий интерес, теперь их затуманил страх. Он отдернул свою руку - у Джонни не было сил удержать ее, - и по лицу доктора пробежала тень отвращения, как если бы он прикоснулся к прокаженному.
Затем это чувство прошло, остались лишь удивление и замешательство.
- Зачем вы так сделали, мистер Смит?..
Голос его дрогнул. Застывшее лицо Джонни выражало понимание. На доктора смотрели глаза человека, который увидел за неясно мелькающими тенями что-то страшное, настолько страшное, что невозможно ни описать, ни назвать. Но оно было. ? нуждалось в определении.
- Пятьдесят пять месяцев? - хрипло спросил Джонни. - Чуть не пять лет? О господи. Это невозможно.
- Мистер Смит, - в полном смятении сказал Браун. - Пожалуйста, вам нельзя волноваться…
Джонни немного приподнялся и рухнул без сил, лицо его блестело от пота. Взгляд беспомощно блуждал.
- Мне двадцать семь? - бормотал он. - Двадцать семь. О господи.
Браун шумно проглотил слюну. Когда Смит схватил его за руку, ему стало не по себе; ощущение было сильное, как когда-то в детстве; на память пришла отвратительная сцена. Брауну вспомнился пикник за городом, ему было лет семь или восемь; он присел и сунул руку во что-то теплое и скользкое. Присмотревшись, он увидел, что это червивые остатки сурка, который пролежал под лавровым кустом весь жаркий август. Он закричал тогда и готов был закричать сейчас, однако это воспоминание исчезло, улетучилось, а на смену ему вдруг пришел вопрос: Откуда он узнал? Он прикоснулся ко мне и сразу же узнал.
Но двадцать лет научной работы дали себя знать, и Браун выкинул эту чепуху из головы. ?звестно немало случаев с коматозными больными, которые, проснувшись, знают многое из того, что происходило вокруг них, пока они спали. Как и многое другое, при коме это зависит от степени заболевания. Джонни Смит никогда не был «пропащим» пациентом, его электроэнцефалограмма никогда не показывала безнадежную прямую, в противном случае Браун не разговаривал бы с ним сейчас. ?ногда вид коматозных больных обманчив. Со стороны кажется, что они полностью отключились, однако их органы чувств продолжают функционировать, только в более слабом, замедленном режиме. ? конечно же, здесь был именно такой случай.
Вернулась Мари Мишо.
- С неврологией я договорилась, доктор Вейзак уже едет.
- Мне кажется, Сэму придется отложить встречу с мистером Смитом до завтра, - сказал Браун. - Я хотел бы дать ему пять миллиграммов валиума.
- Мне не нужно успокоительное, - сказал Джонни. - Я хочу выбраться отсюда. Я хочу знать, что случилось!
- Всему свое время, - сказал Браун. - А сейчас важно, чтобы вы отдохнули.
- Я уже отдыхаю четыре с половиной года!
- Значит, еще двенадцать часов не имеют особого значения, - безапелляционно заявил Браун.
Через несколько секунд сестра протерла ему предплечье спиртом и сделала укол. Джонни почти сразу стал засыпать. Браун и сестра выросли до пятиметровой высоты.
- Скажите мне по крайней мере одно, - сказал Джонни. Его голос, казалось, доносился из далекого далека. Внезапно он подумал, что это ему просто необходимо знать. - Ваша ручка. Как она называется?
- Эта? - Браун опустил ее вниз с головокружительной высоты. Голубой пластмассовый корпус, волокнистый кончик. - Она называется фломастер. А теперь спите, мистер Смит.
Что Джонни и сделал; однако это слово преследовало его во сне, подобно какому-то таинственному заклинанию, исполненному дурацкого смысла:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
Что бы доказать это и показать, что ни на кого не имеет зла, он заказал еще пива. Но на этот раз угощать хозяина не стал.
В это время старик с бородавкой умостился на стуле рядом с ним.
- А у нас тут лет десять назад тоже трахнуло одного молнией, он как раз играл в гольф, - сказало он. - Так на том месте и положило, будто кучу дерьма. А ведь мог бы приклепать себе на лоб громоотвод, правда же? - Он снова захохотал и дыхнул лицо Доги пивным перегаром, и тот с усилием улыбнулся. - А все монеты в его кармане сплавились в ком. Так я слышал. Молния удивительная вещь. Правда, удивительная. А еще, помню…
«Удивительная вещь», - подумал Доги, пропуская мимо ушей то, о чем бубнил старик, и только кивал головой в нужных местах. - «А все таки удивительная, потому что не выбирает, кого или, что ей поразить. ?ли когда…
Он допил пиво и вышел, неся сумку со страховочными приспособлениями от гнева божьего - наверное, единственными в своем роде, когда-нибудь придуманными. Жара ударила его будто молотком, но он все же остановился на минуту и посмотрел на ровный гребень крыши. Девятнадцать долларов девяносто пять центов, - а этот тип не может позволить себе затрат. А ты не можешь его переубедить, когда эти придурки торчат рядом и подгавкивают.
Может, когда-нибудь он еще пожалеет.
Продавец громоотводов сел в свой «бьюик», включил кондиционер и поехал дальше на запад, в направлении Конкорда и Берлина, с образцами своего товара в кожаной сумке, оставив позади все грозы, которые нагоняло ветром туда где он только что был.
8
В начале 1974 года Уолт Хэзлит наконец сдал экзамены на звание адвоката. По этой причине они с Сарой устроили вечеринку, пригласив всех своих друзей и знакомых - всего больше сорока человек. Пиво лилось рекой, после всего Уолт сказал: им повезло, что соседи не вызвали полицию. Когда закрылись двери за последними гостями (где-то в третьем часу ночи), Уолт вернулся из прихожей и застал Сару в спальне, уже раздетой - на ней были только тапочки и сережки с мелкими бриллиантами, которые он купил ей в кредит к дню рождения. Они легли в кровать и занялись любовью, а потом заснули тяжелым пьяным сном. Проснулись они в полдень, совсем разбитыми от похмелья. А через полтора месяца Сара поняла, что она беременна. Ни она, ни Уолт не сомневались, что зачали ребенка той ночью после вечеринки.
В Вашингтоне Ричарда Никсона понемногу загоняли в глухой угол, опутав клубками магнитофонных пленок с записями тайных бесед. А в это время один мелкий фермер из штата Джорджия, бывший офицер флота, а ныне губернатор, по имени Джеймс Эрл Картер, в тесном кругу друзей и сторонников начал обговаривать возможность занять пост, который скоро освободит мистер Никсон.
А в 619-й палате Восточного медицинского центра штата Мэн продолжал спать непробудным сном Джонни Смит. Его тело уже начало принимать положение утробного плода.
Доктор Строунс, который разговаривал с Гербертом Верой и Сарой в больничной совещательной комнате на следующий день после аварии, в конце 1973 года умер от тяжелых ожогов. Его дом загорелся на второй день рождества. Бангорская пожарная охрана выявила, что причиной пожара стало неправильное размещение елочных украшений. Теперь за состоянием Джонни наблюдали два новых врача, Вейзак и Браун.
За четыре дня до того, как Никсон ушел в отставку, Герберт Смит провалился в подвал дома, который строил в Грее, упал на тачку и сломал себе ногу. Кость долго срасталась, но так и не срослась, как положено. Теперь Герб прихрамывал и в гололед вынужден был ходить с тростью. Вера молилась за него и настаивала, чтобы он на ночь заматывал больную ногу полотном, которое благословил преподобный Фрэдди Колтсмор из Бессемера, штат Алабама. Стоила эта благословенная тряпка, как называл ее Герберт, тридцать пять долларов. Но никакой пользы от нее он не испытывал.
В середине октября, вскоре после того, как Джэральд Форд амнистировал отставного президента, Вера преисполнилась уверенностью, что снова приближается конец света. О ее намерениях Герберт узнал в последний момент. Она уже подготовила распоряжение завещать все те небольшие сбережения, которые у них появились после несчастья с Джонни, Американскому товариществу Судного дня, подала бумаги на продажу дома и договорилась с «Бескорыстной помощью», что оттуда в течении двух дней пришлют машину и вывезут всю мебель. Все это выяснилось случайно, когда Герберту позвонили из агентства купли-продажи недвижимого имущества и спросили, удобно ли возможному покупателю приехать во второй половине дня осмотреть дом.
?менно тогда у Герберта впервые по-настоящему лопнуло терпение.
- Да о чем ты себе, в бога, думаешь?! - закричал он, вытянув из жены и остальное.
Они были в гостиной. Герб, только что позвонил в «Бескорыстную помощь» и сказал, что никакой машины не нужно. На улице сеял монотонный серый дождь.
- Не злоупотребляй именем господа Герберт. Не…
- Цыц! Цыц! Надоело уже слушать эту твою чушь о господе.
У Веры от страха перехватило дыхание.
А порывисто похромал к ней, грозно стуча тростью по полу. Она отшатнулась в кресле и подняла на него страдальческий взгляд, и Герберта, пусть бог его простит, охватило неудержимое желание хорошо треснуть ее тростью по голове.
- Ты еще не настолько сошла с ума, чтобы не понимать, что ты делаешь, - сказал он. - Это тебя не оправдывает. Ты пакостила за моей спиной. Вера. Ты…
- Я не пакостила! Это неправда. Я ничего такого…
- Пакостила! - крикнул он. - Так вот слушай, что я тебе скажу, Вера. Молись сколько угодно. Молиться никому не запрещено. Пиши какие хочешь письма - в конце концов, марка стоит всего тринадцать центов. Если ты так любишь бесполезное вранье всех этих божьих трясунов, если ты хочешь погрязнуть во лжи и лицемерии - пожалуйста. Но не впутывай в это меня. Запомни это. Ты поняла?
- Отче-наш-на-небесах-да-святится-имя-твое…
- Ты поняла?
- Ты думаешь, что я сумасшедшая! - закричала Вера, и ее лицо исказила страшная гримаса. Она хрипло, сдавленно зарыдала, оплакивая свое полное поражение и крах всех надежд.
- Нет, - ответил Герберт, уже немного спокойнее. - Еще нет. Но, наверное, пришло время, Вера, поговорить нам откровенно и посмотреть правде в глаза. Я уверен, ты сойдешь с ума, если не вылезешь из этого болота и не обратишь внимание на реальные вещи.
- Вот ты увидишь, - произнесла она сквозь слезы. - Ты еще увидишь. Господь знает правду, но он выжидает.
- Пусть выжидает, но нашей мебели он не дождется, - хмуро бросил Герберт. - ? будем в этом единодушны.
- Грядет Судный день! - произнесла Вера. - Апокалипсис уже близко!
- Да, что ты? Прибавь к этому пятнадцать центов - и купишь себе чашку кофе, Вера.
За окном сплошной завесой лил дождь. В этом году Герберту исполнилось пятьдесят два, Вере - пятьдесят один, а Саре Хэзлит - двадцать семь.
Джонни лежал в коматозном состоянии уже четыре года.
9
Ребенок родился в ночь на праздник Всех святых. Схватки продолжались девять часов. Время от времени Саре давали дышать наркозом, и тогда ей казалось, будто она в одной больнице с Джонни, и она все время звала его по имени. Потом она смутно вспоминала об этом, и конечно, ничего не говорила Уолту. Может, это приснилось ей, думала она.
У нее родился мальчик. Его назвали Дэннис Эдвард Хэзлит. Через три дня Сару с младенцем выписали домой, и после Дня благодарения она вернулась на роботу. К тому времени Уолт нашел себе неплохое место в одной из бангорских адвокатских контор, и они решили, что если все пойдет хорошо, Сара бросит работу в школе в июне1975 года. Но сама она была не очень уверена, хочется ли ей этого. Она полюбила свою работу.
10
В первый день 1975 года двое ребят из Отисфилда, штат Мэн, Чарли Нортон и Норм Лоусон, играли в снежки на заднем дворе Нортонов, Чарли было восемь лет, Норму - девять. День выдался пасмурный и сырой.
Чувствуя, что их бой подходит к концу, - было время идти обедать, - Норм атаковал Чарли, открыв беглый огонь. Пригинаясь и смеясь, Чарли сначала отходил назад, а потом развернулся и бросился наутек. Он перепрыгнул через низкий каменный забор, который отделял участок Нортонов от леса, и побежал вниз по тропинке к Стриммеровскому ручью. Норм еще успел попасть ему по капюшону куртки.
Потом Чарли исчез из виду. Норм перепрыгнул через забор и стал высматривать и прислушиваться.
- Вернись, цыпленок! - крикнул Норм и закукарекал петухом.
Но Чарли на это не клюнул. Его нигде не было видно, хотя, тропинка сбегала к ручью довольно круто, и он мог там прятаться. Норм снова закукарекал и нерешительно переступил с ноги на ногу. Это был лес Чарли, его территория, а не Норма. Норм любил хороший бой снежками, когда имел в нем перевес, но спускаться туда, где в засаде поджидал Чарли с несколькими твердыми снежками наготове, ему не хотелось.
Впрочем, он все-таки прошел шагов десять по тропе, и тут неожиданно снизу раздался пронзительный, отчаянный крик.
Норм Лоусон похолодел. Два снежка, которые он приготовил против Чарли, выпали у него из рук. А снизу опять раздался крик, такой тонкий, что его было еле слышно.
«Вот черт, он упал в ручей!» - подумал Норм, и оцепенение, как рукой сняло. Он побежал вниз, поскользнулся и шлепнулся на задницу. В ушах отдавались удары сердца. Краем сознания он представлял, как вылавливает из ручья Чарли в последний момент, когда он вот-вот скроется под водой, и потом о его героическом поступке напишут в газетах.
Внизу тропа поворачивала под острым углом, и, добравшись до угла, Норм увидел, что Чарли Нортон все-таки не упал в ручей. Он стоял на том месте, где тропинка выходило на ровный берег, и неотрывно смотрел на что-то в снегу. Капюшон сбился у него с головы, и лицо у него было такое же белое, как снег. Пока Норм подходил, из груди Чарли вырвался еще один приглушенный крик.
- Что там? - спросил Норм, подходя ближе. - Чарли, что с тобой?
Чарли повернулся к нему. Глаза его были вылезшими, рот широко открыт. Он пытался, что-то сказать, но выдавил из себя только неразборчивое мычание. Потом показал пальцем.
Норм подошел ближе к нему и посмотрел. Неожиданно ноги у него подкосились и он сел. Перед глазами у него все поплыло.
?з-под снега выглядывали две ноги в синих джинсах. Одна была обута в мокасин, другая - босая, беззащитно-белая. Так же, торчала рука, будто прося помощи, которая так и не пришла. Остальная часть тела была присыпана снегом.
Чарли и Норм нашли труп семнадцатилетней Кэрол Денбаргер, четвертой жертвы Душегуба из Касл-Рока.
Прошло почти два года, с тех пор, как он совершил предыдущее убийство, и жители Касл-Рока (Стриммеровский ручей был южной границей между Касл-Роком и Отисфилдом) начали успокаиваться, думая, что этот кошмар, наконец закончился.
Но нет.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
1
Через одиннадцать дней после того, как было найдено тело Кэрол Денбаргер, на север Новой Англии налетел ураган с дождем и снегом. На шестом этаже Восточного медицинского центра штата Мэн в то утро все происходило с небольшим запозданием. Большинство персонала не смогло вовремя добраться на роботу, и те, кто добрались, вынуждены были крутиться, чтобы поддержать хоть какой-нибудь порядок. Было ужу около девяти, когда одна из санитарок, молодая женщина по имени Эллисон Коновер, принесла мистеру Старрету его легкий завтрак. Мистер Старрет выздоравливал после инфаркта и «отбывал свои два месяца» в отделении интенсивной терапии - это был обычный срок послеинфарктного лечения.
Дела мистера Старрета шли неплохо. Он лежал в 619-й палате и по секрету говорил жене, что лучше всего понуждает его к выздоровлению перспектива избавиться от соседства с живым трупом на соседней койке. Безостановочное жужжание искусственных легких этого несчастного мешали ему спать, жаловался он жене. ? говорил, что уже не знает, чего больше хочет: чтобы этот аппарат работал и дальше, или чтобы остановился. Остановился, так сказать, намертво.
Когда Эллисон вошла, телевизор в палате был включен. Мистер Старрет сидел в кровати с пультом в руке. Только что закончилась программа «Сегодня», и он еще не решил, стоит ли смотреть мультик, который должен быть дальше, или выключить телевизор. Тогда бы он остался один на один с искусственными легкими Джонни.
- А я уже почти утратил надежду дождаться вас сегодня, - сказал мистер Старрет, без особого интереса смотря на свой завтрак на подносе: апельсиновый сок, йогурт и пшеничные хлопья. Вот чего по-настоящему жаждала его душа, так это пару начиненных холестерином яиц, зажаренных на свежем сливочном масле с пятью кусочками бекона. Как раз, именно той еды, благодаря которой он и оказался в больничной палате. Если, конечно, верить его врачу, человеку с куриными мозгами.
- Еле добралась, - коротко пояснила Эллисон. Уже седьмой пациент сегодня говорил ей, что утратил надежду ее дождаться, и эта фраза начинала надоедать. Эллисон была хорошей девушкой, но в это утро чувствовала себя совсем загнанной.
- ?звините, - миролюбиво сказал мистер Старрет. - На дорогах очень скользко?
- Конечно, - ответила Эллисон, немного оттаивая. - Если бы не колеса мужа, вообще бы не попала на роботу.
Мистер Старрет нажал на кнопку, поднимая изголовье кровати, чтобы удобнее было завтракать. Электрический мотор, который приводил в движение кровать, был маленький, но шумный. Да и звук телевизора превышал обычный - мистер Старрет был глуховат, а пациент на второй кровати, рассказывал он жене, никогда не жаловался на слишком громкий звук. ? никогда не просил посмотреть, что показывают на других каналах. Мистер Старрет, понимал конечно, что его шутки не совсем хорошие, но когда ты пережил инфаркт и лежишь в палате интенсивной терапии вместе с человекоподобным растением, немного черного юмора не помешает, чтобы не рехнуться.
Ставя поднос перед мистером Старретом, Эллисон немного повысила голос, чтобы ее было слышно в этом шуме, и закончила свой рассказ.
- Машины буксуют по всей Стэйт-стрит, с обеих сторон возвышенности.
В это время на соседней койке Джонни Смит тихо сказал:
- Все на девятнадцать… Пан или пропал… Моей девушке плохо…
- А знаете, йогурт сегодня, неплохой, -сказал мистер Старрет. Он терпеть не мог йогурт, но еще больше он не хотел оставаться один и как мог оттягивал эту минуту. Оставаясь в одиночестве, он только то и делал, что считал свой пульс. - С легким привкусом лесного ореха и …
- Вы ничего не слышали? - внезапно спросила Эллисон, растеряно озираясь вокруг.
Мистер Старрет отпустил кнопку и жужжание мотора прекратилось. На экране телевизора Элмер Фадд выстрелил в Багса Банни и промахнулся.
- Нет, только телевизор, -ответил мистер Старрет. - А что я должен был услышать?
- Да нет, ничего. Наверное. Это просто ветер за окном.
Эллисон почувствовала как от напряжения у нее начинает болеть голова, - в это утро было много работы, а обслуги не хватало, - и потерла пальцами виски, будто хотела унять боль.
Выходя из палаты, она на миг остановилась и посмотрела на вторую кровать. Какой-то он сегодня не такой? Вроде немного повернулся, или нет? Не может быть.
Эллисон вышла из палаты и пошла по коридору, толкая перед собой тележку с завтраками. Утро, как она и предвидела, был тяжелым, все шло наперекосяк, и уже к полудню в висках стучало от боли. ? она, конечно, забыла обо всем, что ей показалось в то утро в 619-й палате.
Но в следующие дни Эллисон все чаще ловила себя на том, что посматривает на Смита, и когда пришел март, она почти не сомневалась, что он немного выровнялся, немного изменил положение, которое врачи называли утробным. Не очень заметно - чуть-чуть. Она хотела сказать еще кому-нибудь, но так и не сказала. Собственно, кто она такая? Всего-навсего санитарка, немного больше, чем кухонная обслуга.
Не ее это дело.
2
Это был сон, мелькнула у него догадка.
Он находился в темном, угрюмом месте - в каком-то проходе. Потолок - такой высокий, что его не было видно, - терялся где-то во мраке. Стены были из темной хромированной стали. Они расширялись кверху. Он был один, но до него, как будто издалека, доносился голос. Он знал этот голос, слышал эти слова… где-то, когда-то. Голос испугал его. Он стонал и обрывался, эхо билось о хромированные стальные стены, подобно оказавшейся в ловушке птице, которую он видел в детстве. Птица залетела в сарай c отцовскими инструментами и не знала, как оттуда выбраться. В панике она металась, отчаянно и тревожно пища, билась о стены до тех пор, пока не погибла. В голосе слышалась та же обреченность, что и в птичьем писке. Ему не суждено было выбраться отсюда.
- Всю жизнь строишь планы, делаешь как лучше, - стонал призрачный голос. - ? всегда ведь хочешь самого хорошего, а парень приходит домой с волосами до задницы и заявляет, что президент Соединенных Штатов свинья. Свинья! Ну не дрянь, я…
Берегись, хотел сказать Джонни. Ему хотелось предостеречь голос, но Джонни был нем. Берегись чего? Он не знал. Он даже не знал с уверенностью, кто он, хотя смутно помнил, что когда-то был то ли преподавателем, то ли проповедником.
?иисусе! - вскрикнул далекий голос. Голос - потерянный, обреченный, тонущий. - ?ииииии…
Потом тишина. Вдали затихает эхо. Когда-нибудь голос снова заговорит.
? вот это «когда-нибудь» наступило - он не знал, сколько пришлось ждать, ибо время здесь не имело значения или смысла, - и он начал ощупью выбираться из прохода, откликаясь на зов (возможно, только мысленно), в надежде - как знать - что он вместе с обладателем голоса найдет выход, а может, просто желая утешить и получить такое же утешение в ответ.
Но голос удалялся и удалялся, становился все глуше и слабее (далеким и еле слышным), пока не превратился в отзвук эха. ? совсем исчез. Теперь он остался один, двигаясь по мрачному и пустынному залу теней. Ему уже чудилось, что это не видение, не мираж и не сон - но все равно нечто необычное. Наверное, он попал в чистилище, в этот таинственный переход между миром живых и обителью мертвых. Но куда он шел?
К нему стали возвращаться образы. Тревожные образы. Они следовали вместе с ним, подобно духам, оказывались то сбоку, то впереди, то сзади, потом окружали его странным хороводом - оплетали тройным кольцом, касались его век колдовскими перстами… но было ли все это на самом деле? Он почти что видел их. Слышал приглушенные голоса чистилища. Там оказалось и колесо, беспрерывно вращавшееся в ночи, Колесо удачи, красное и черное, жизнь и смерть, замедляющее свой ход. На что же он поставил? Он не мог вспомнить, а надо бы: ведь от этого зависело само его существование. Туда или оттуда? Пан или пропал? Его девушке нехорошо. Ее нужно увезти домой.
Спустя какое-то время проход стал светлеть. Поначалу он подумал, что это игра его воображения, своего рода сон во сне, если такое возможно, однако прошло еще сколько-то времени, и просвет стал чересчур очевидным, чтобы его можно было приписать воображению. Все пережитое им в проходе стало меньше походить на сон. Стены раздвинулись, и он едва мог видеть их, а тусклая темнота сменилась мягкой туманно-серой мутью, цветом сумерек в теплый и облачный мартовский день. ? стало казаться, что он уже совсем не в проходе, а в комнате - почти в комнате, ибо пока отделен от нее тончайшей пленкой, чем-то вроде плаценты, он походил на ребенка, ожидавшего рождения. Теперь он слышал другие голоса; не эхообразные, а монотонные и глухие, будто голоса безымянных богов, говорящих на неведомых языках. Понемногу голоса становились отчетливее, он уже почти понимал их разговор.
Время от времени Джонни открывал глаза (или ему казалось, что открывал), и наконец он увидел обладателей этих голосов - яркие, светящиеся, призрачные пятна, не имевшие поначалу лиц, иногда они двигались по комнате, иногда склонялись над ним. Он не подумал, что можно заговорить с ними, во всяком случае вначале. Он предположил, что это, может быть, какие-то существа иного мира, а светлые пятна - ангелы.
Со временем и лица, подобно голосам, становились все отчетливее. Однажды он увидел мать, она наклонилась над ним и, попав в поле его зрения, медленно и грозно произнесла что-то бессмысленное. В другой раз появился отец. Дейв Пелсен из школы. Медицинская сестра, которую он узнал: кажется, ее звали Мэри или, быть может, Мари?. Лица, голоса - все приближалось, сливалось в нечто единое.
? пришло что-то еще: ощущение того, что он изменился. Это ощущение не нравилось Джонни. Он не доверял ему. Джонни считал, что любое изменение ни к чему хорошему не приведет. Оно предвещает, думал он, лишь печаль и плохие времена. Джонни вступил в темноту, обладая всем, теперь же он чувствовал, что выходит из нее, не имея абсолютно ничего, - разве только в нем появилось что-то странное, незнакомое.
Сон кончался. Что бы это ни было, оно кончалось. Комната была теперь вполне реальна, почти осязаема. Голоса, лица…
Он собирался войти в комнату. ? вдруг ему показалось, что он хочет только одного - повернуться и бежать, скрыться в этом темном проходе навсегда. Ничего хорошего его там не ожидало, но все же лучше уйти навечно, чем проникнуть в комнату и испытывать это новое ощущение печали и грядущей утраты.
Он обернулся и посмотрел назад - да, так и есть: в том месте, где стены комнаты становились цвета темного хрома, позади одного из стульев, незаметно для входящих и выходящих светлых фигур, комната превращалась в проход, уводивший, как он подозревал, в вечность. Там исчез тот, другой голос, голос…
Таксиста.
Да. Теперь он все вспомнил. Поездку на такси, водителя, поносившего сына за длинные волосы, за то, что тот считал Никсона свиньей. Затем свет четырех фар, двигавшихся по склону, - две пары фар по обе стороны белой линии. Столкновение. Никакой боли, лишь мысль о том, что ноги задели счетчик, да так сильно, что он сорвался с кронштейна. Затем холодная сырость, темный проход, а теперь это странное ощущение.
Выбирай, шептал внутренний голос. Выбирай, не то они выберут за тебя, они вырвут тебя из этого непонятного места, как врачи вынимают ребенка из утробы матери посредством кесарева сечения.
А затем к нему приблизилось лицо Сары - она находилась где-то рядом, однако ее лицо было не таким ярким, как другие склоненные над ним лица. Она должна была быть где-то здесь, встревоженная и испуганная. Теперь она почти принадлежала ему. Он это чувствовал. Он собирался просить ее руки.
Вернулось чувство беспокойства, более сильное, чем когда-либо, и теперь оно было связано с Сарой. Но еще сильнее было желание обладать ею, и Джонни принял решение. Он повернулся спиной к темноте, а когда позже оглянулся, темнота исчезла; рядом со стулом - ничего, кроме гладкой белой стены комнаты, в которой он лежал. Вскоре он начал понимать, где находится, - конечно же, в больничной палате. Темный проход почти не остался в памяти, хотя и не забылся окончательно. Но более важным, более насущным было другое: он - Джон Смит, у него есть девушка по имени Сара Брэкнелл, и он попал в страшную автомобильную катастрофу. Наверное, ему повезло, раз он жив, и хорошо бы еще не превратиться в калеку. Возможно, его привезли в городскую больницу Кливс Милс, но скорее всего это «?ст-Мэн медикэл сентр». Он чувствовал, что пролежал здесь долго - может, он находился без сознания целую неделю или дней десять. Пора возвращаться к жизни.
Пора возвращаться к жизни. ?менно об этом думал Джонни, когда все стало на свои места и он открыл глаза.
Было 17 мая 1975 года. Его соседа по палате, мистера Старрета, давно уже выписали с наказом совершать прогулку в две мили ежедневно и следить за едой, чтоб уменьшить содержание холестерина. В другом конце палаты лежал старик, проводивший изнурительный пятнадцатый раунд схватки с чемпионом в тяжелом весе - раковой опухолью. Он спал, усыпленный морфием. Больше в палате никого не было. 3.15 пополудни. Экран телевизора светился зеленоватым светом.
- Вот и я, - просипел Джонни, ни к кому не обращаясь. Его поразила слабость собственного голоса. В палате не было календаря, и он не мог знать, что отсутствовал четыре с половиной года.
3
Минут через сорок вошла сестра. Приблизилась к старику, сменила капельницу, заглянула в туалет и вышла оттуда с голубым кувшином из пластика. Полила цветы старика. Возле его кровати было с полдюжины букетов и много открыток с пожеланиями выздоровления, стоявших для обозрения на столике и на подоконнике. Джонни наблюдал, как она ухаживала за стариком, но не испытывал никакого желания еще раз заговорить.
Сестра отнесла кувшин на место и подошла к койке Джонни. Собирается перевернуть подушки, подумал он. На какое-то мгновение их взгляды встретились, но в ее глазах ничто не дрогнуло. Она не знает, что я проснулся. Глаза у меня были открыты и раньше. Для нее это ничего не значит.
Она подложила руку ему под шею. Рука была прохладная и успокаивающая, и в этот миг Джонни узнал, что у нее трое детей и что у младшего почти ослеп один глаз год назад, в День независимости. Несчастный случай во время фейерверка. Мальчика зовут Марк.
Она приподняла голову Джонни, перевернула подушку и уложила его вновь. Сестра уже стала отворачиваться, одернув нейлоновый халат, но затем, озадаченная, оглянулась. Очевидно, до нее дошло, что в глазах больного появилось нечто новое. Что-то такое, чего раньше не было.
Она задумчиво посмотрела на Джонни, уже снова почти отвернулась, когда он сказал:
- Привет, Мари.
Она застыла, внезапно зубы ее резко клацнули. Она прижала руку к груди, чуть ниже горла. Там висело маленькое золотое распятие.
- О боже, - сказала она. - Вы не спите. То-то я подумала, что вы сегодня иначе выглядите. А как вы узнали мое имя?
- Должно быть, слышал его. - Говорить было тяжело, ужасно тяжело. Пересохший язык едва ворочался.
Она кивнула.
- Вы уже давно приходите в себя. Я, пожалуй, спущусь в дежурку и позову доктора Брауна или доктора Вейзака. Они обрадуются, что вы проснулись… - На какое-то мгновение сестра задержалась, глядя на него с таким откровенным любопытством, что ему стало не по себе.
- Что, у меня третий глаз вырос? - спросил он.
Она нервно хихикнула:
- Нет… конечно, нет. ?звините.
Его взгляд остановился на ближайшем подоконнике и придвинутом к нему столике. На подоконнике - большая фиалка и изображение ?исуса Христа - подобного рода картинки с Христом любила его мать, на них Христос выглядел так, будто готов сражаться за команду «Нью-йоркские янки» или участвовать в каком-нибудь легкоатлетическом соревновании. Но картинка была… пожелтевшей. Пожелтевшая, и уголки загибаются. Внезапно им овладел удушающий страх, будто на него накинули одеяло.
- Сестра! - позвал он. - Сестра!
Она обернулась уже в дверях.
- А где мои открытки с пожеланиями выздоровления? - Ему вдруг стало трудно дышать. - У соседа вон есть… неужели никто не присылал мне открыток?
Она улыбнулась, но улыбка была деланной. Как у человека, который что-то скрывает. Джонни вдруг захотелось, чтобы она подошла к койке. Тогда он протянет руку и дотронется до нее. А если дотронется, то узнает все, что она скрывает.
- Я позову доктора, - проговорила сестра и вышла, прежде чем он успел что-то сказать. Он испуганно и растерянно взглянул на фиалку, на выцветшую картинку с ?исусом. ? вскоре снова погрузился в сон.
4
- Он не спал, - сказала Мари Мишо. - ? говорил связно.
- Хорошо, - ответил доктор Браун. - Я вам верю. Если раз проснулся, проснется опять. Скорее всего. Зависит от…
Джонни застонал. Открыл глаза. Незрячие, наполовину закатившиеся. Но вот он вроде бы увидел Мари, и затем его взгляд сфокусировался. Он слегка улыбнулся. Но лицо оставалось угасшим, будто проснулись лишь глаза, а все остальное в нем спало. Ей вдруг показалось, что он смотрит не на нее, а в нее.
- Думаю, с ним все будет в порядке, - сказал Джонни. - Как только они очистят поврежденную роговицу, глаз станет как новый. Должен стать.
Мари от неожиданности открыла рот, Браун посмотрел на нее вопросительно:
- О чем он?
- Он говорит о моем сыне, - прошептала она. - О Марке.
- Нет, - сказал Браун. - Он разговаривает во сне, вот и все. Не делайте из мухи слона, сестра.
- Да. Хорошо. Но ведь он сейчас не спит, правда?
- Мари? - позвал Джонни. Он попробовал улыбнуться. - Я, кажется, вздремнул?
- Да, - сказал Браун. - Вы разговаривали во сне. Заставили Мари побегать. Вы что-нибудь видели во сне?
- Н-нет… что-то не помню. Что я говорил? Кто вы?
- Меня зовут доктор Джеймс Браун. Как негритянского певца. Только я невропатолог. Вы сказали: «Думаю, с ним будет все в порядке, как только они очистят поврежденную роговую оболочку». Кажется так, сестра?
- Моему сыну собираются делать такую операцию, - сказала Мари. - Моему мальчику, Марку.
- Я ничего не помню, - сказал Джонни. - Должно быть, я спал. - Он посмотрел на Брауна. Глаза его стали ясные и испуганные. - Я не могу поднять руки. Я парализован?
- Нет. Попробуйте пошевелить пальцами.
Джонни попробовал. Пальцы двигались. Он улыбнулся.
- Прекрасно, - сказал Браун. - Скажите ваше имя.
- Джон Смит.
- А ваше второе имя?
- У меня его нет.
- Вот и чудесно, да и кому оно нужно? Сестра, спуститесь в дежурную и узнайте, кто завтра работает в отделении неврологии. Я бы хотел провести ряд обследований мистера Смита.
- Хорошо, доктор.
- ? позвоните-ка Сэму Вейзаку. Он дома или играет в гольф.
- Хорошо, доктор.
- ?, пожалуйста, никаких репортеров… бога ради! - Браун улыбался, но голос его звучал серьезно.
- Нет, конечно, нет. - Она ушла, слегка поскрипывая белыми туфельками. С ее мальчиком будет все в порядке, подумал Джонни. Нужно обязательно ей сказать.
- Доктор Браун, - сказал он, - где мои открытки с пожеланиями выздоровления? Неужели никто не присылал?
- Еще несколько вопросов, - сказал мягко доктор Браун. - Вы помните имя матери?
- Конечно, помню. Вера.
- А ее девичья фамилия?
- Нейсон.
- ?мя вашего отца?
- Герберт. А почему вы сказали ей насчет репортеров?
- Ваш почтовый адрес?
- РФД 1, Паунэл, - быстро сказал Джонни и остановился. По его лицу скользнула улыбка, растерянная и какая-то смешная, - то есть… сейчас я, конечно, живу в Кливс- Милз, Норт, Главная улица, 110. Какого черта я назвал вам адрес родителей? Я не живу там с восемнадцати лет.
- А сколько вам сейчас?
- Посмотрите в моих правах, - сказал Джонни. - Я хочу знать, почему у меня нет открыток. ? вообще, сколько я пробыл в больнице? ? какая это больница?
- Это «Восточный медицинский центр, штата Мэн». Что касается ваших вопросов, то дайте мне только…
Браун сидел возле постели на стуле, который он взял в углу - в том самом углу, где Джонни видел однажды уходящий вдаль проход. Врач делал пометки в тетради ручкой, какой Джонни никогда не видел. Толстый пластмассовый корпус голубого цвета и волокнистый наконечник. ? была похожа на нечто среднее между автоматической и шариковой ручкой.
При взгляде на нее к Джонни вернулось смутное ощущение ужаса, и он бессознательно схватил вдруг рукой левую ладонь доктора Брауна. Рука Джонни повиновалась с трудом, будто к ней были привязаны шестидесятифунтовые гири - ниже и выше локтя. Слабыми пальцами он обхватил ладонь доктора и потянул к себе. Странная ручка прочертила толстую голубую линию через весь лист.
Браун взглянул на него с любопытством. Затем лицо его побледнело. ?з глаз исчез жгучий интерес, теперь их затуманил страх. Он отдернул свою руку - у Джонни не было сил удержать ее, - и по лицу доктора пробежала тень отвращения, как если бы он прикоснулся к прокаженному.
Затем это чувство прошло, остались лишь удивление и замешательство.
- Зачем вы так сделали, мистер Смит?..
Голос его дрогнул. Застывшее лицо Джонни выражало понимание. На доктора смотрели глаза человека, который увидел за неясно мелькающими тенями что-то страшное, настолько страшное, что невозможно ни описать, ни назвать. Но оно было. ? нуждалось в определении.
- Пятьдесят пять месяцев? - хрипло спросил Джонни. - Чуть не пять лет? О господи. Это невозможно.
- Мистер Смит, - в полном смятении сказал Браун. - Пожалуйста, вам нельзя волноваться…
Джонни немного приподнялся и рухнул без сил, лицо его блестело от пота. Взгляд беспомощно блуждал.
- Мне двадцать семь? - бормотал он. - Двадцать семь. О господи.
Браун шумно проглотил слюну. Когда Смит схватил его за руку, ему стало не по себе; ощущение было сильное, как когда-то в детстве; на память пришла отвратительная сцена. Брауну вспомнился пикник за городом, ему было лет семь или восемь; он присел и сунул руку во что-то теплое и скользкое. Присмотревшись, он увидел, что это червивые остатки сурка, который пролежал под лавровым кустом весь жаркий август. Он закричал тогда и готов был закричать сейчас, однако это воспоминание исчезло, улетучилось, а на смену ему вдруг пришел вопрос: Откуда он узнал? Он прикоснулся ко мне и сразу же узнал.
Но двадцать лет научной работы дали себя знать, и Браун выкинул эту чепуху из головы. ?звестно немало случаев с коматозными больными, которые, проснувшись, знают многое из того, что происходило вокруг них, пока они спали. Как и многое другое, при коме это зависит от степени заболевания. Джонни Смит никогда не был «пропащим» пациентом, его электроэнцефалограмма никогда не показывала безнадежную прямую, в противном случае Браун не разговаривал бы с ним сейчас. ?ногда вид коматозных больных обманчив. Со стороны кажется, что они полностью отключились, однако их органы чувств продолжают функционировать, только в более слабом, замедленном режиме. ? конечно же, здесь был именно такой случай.
Вернулась Мари Мишо.
- С неврологией я договорилась, доктор Вейзак уже едет.
- Мне кажется, Сэму придется отложить встречу с мистером Смитом до завтра, - сказал Браун. - Я хотел бы дать ему пять миллиграммов валиума.
- Мне не нужно успокоительное, - сказал Джонни. - Я хочу выбраться отсюда. Я хочу знать, что случилось!
- Всему свое время, - сказал Браун. - А сейчас важно, чтобы вы отдохнули.
- Я уже отдыхаю четыре с половиной года!
- Значит, еще двенадцать часов не имеют особого значения, - безапелляционно заявил Браун.
Через несколько секунд сестра протерла ему предплечье спиртом и сделала укол. Джонни почти сразу стал засыпать. Браун и сестра выросли до пятиметровой высоты.
- Скажите мне по крайней мере одно, - сказал Джонни. Его голос, казалось, доносился из далекого далека. Внезапно он подумал, что это ему просто необходимо знать. - Ваша ручка. Как она называется?
- Эта? - Браун опустил ее вниз с головокружительной высоты. Голубой пластмассовый корпус, волокнистый кончик. - Она называется фломастер. А теперь спите, мистер Смит.
Что Джонни и сделал; однако это слово преследовало его во сне, подобно какому-то таинственному заклинанию, исполненному дурацкого смысла:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24