?
Так что стойте лучше за ограждением, не то вам придется провести ночь в кутузке.
Он посветил фонариком, а затем приподнял веревку, чтобы Джонни мог пройти. Они двинулись вниз по склону к заваленным снегом скамейкам. Позади сгрудились репортеры, светя фонариками, так что Джонни и Джордж Баннерман шли как бы в полосе тусклого света.
- Снег прямо в глаза, - сказал Баннерман.
- Все равно пока не на что смотреть, - отозвался Джонни.
- Пока не на что. Я уже говорил Фрэнку, чтобы он снял веревку. Хорошо, у него до этого руки не дошли. Хотите подойти к эстраде?
- Потом. Покажите, где валялись окурки.
Они прошли еще немного, и Баннерман остановился.
- Здесь, - сказал он и осветил выпиравшую снежным горбом скамейку.
Джонни снял перчатки, сунул их в карманы пальто и, опустившись на колени, начал сметать снег с сиденья. Баннермана вновь поразило его лицо - изможденное, бледное. Сейчас он напоминал истового богомольца.
Руки у Джонни озябли, почти онемели. Снег под ладонями таял. Наконец он добрался до выщербленной, рассохшейся древесины. ? все вдруг представилось ему отчетливо, будто сквозь увеличительное стекло. Когда-то скамейка была зеленого цвета, но со временем краска облупилась или стерлась. Два ржавых стальных болта скрепляли сиденье со спинкой.
Он сжал сиденье обеими руками, и тут на него нахлынуло что-то необъяснимое - никогда прежде это не ощущалось столь остро, и лишь еще раз с ним случится подобное. ?зо всех сил он сжимал скамейку и, наморщив лоб, неотрывно смотрел на нее. Это была…
Летняя скамейка
Сколько сотен людей сидело на ней, слушая «Боже, храни Америку», «Звезды и полосы» «Не обижай своих друзей с перепончатыми лапками… у этой утки наверняка есть де-ее-точки…» или боевой марш в исполнении касл-рокских «Пантер»? Зеленая листва, легкая осенняя дымка - она будит воспоминания о летящей мякине, о людях, орудующих вилами в тусклых сумерках. Буханье большого барабана. Мягкое звучание золоченых труб и тромбонов. Школьники-оркестранты в униформе…
у этой утки… наверняка… есть деточки…
Сидит беззаботная публика, слушает, аплодирует, в руках у всех программки, изготовленные в художественной мастерской местной школы.
В то утро здесь сидел убийца. Джонни осязал его.
На сером небе, предвещающем снег, вырисовываются черные ветви деревьев, похожие на руки. Я (он) сижу здесь, дымлю сигаретой, жду, мне хорошо, как будто я (он) могу перемахнуть через высочайшую крышу мира и мягко приземлиться на обе ноги. Мурлычу песенку. Что-то из репертуара «Роллинг-стоунз». Не могу понять, но совершенно ясно, что всё… что всё… ?
Отлично. Всё отлично, кругом всё серое, вот-вот пойдет снег, и я…
- Хитрый, - пробормотал Джонни. - Я очень хитрый.
Баннерман наклонился к нему, силясь разобрать слова сквозь завывания ветра.
- Хитрый, - повторил Джонни. Он поднял глаза на шерифа, и тот невольно попятился. Взгляд у Джонни был холодный и какой-то жесткий. Темные волосы взлетели, открывая побелевшее лицо, ветер со стоном уносился в ночное небо. Руки Джонни, казалось, были приварены к скамейке.
- Я дьявольски хитрый и скользкий, как вьюн, - отчетливо сказал он. На губах его появилась торжествующая улыбка. Глаза смотрели сквозь Баннермана. ? Баннерман поверил. Такое нельзя сыграть или подстроить. Но самое страшное… Джонни напоминал ему кого-то. Улыбка… интонации… Джонни Смит исчез, остался один силуэт. За ничего не выражающими чертами стояло совсем близко другое лицо. Лицо убийцы.
Лицо человека, которого Баннерман знал.
- Ни за что не поймаете. Всех перехитрю. - У Джонни вырвался смешок, самодовольный, издевательский. - Я всякий раз надеваю его, и как они ни царапайся… и ни кусайся… ничего не останется… а все потому, что я очень хитрый и скользкий, как вьюн! - Его голос сорвался на торжествующий диковатый визг, который мог поспорить с ветром, и Баннерман отступил на шаг. По спине его пробежал озноб.
Хватит, говорил он про себя. Хватит, слышишь?
Джонни перегнулся через скамейку.
Снег. Тихий, безответный снег…
(Она защемила мне это место прищепкой, чтобы я знал. Знал, как бывает, когда заразишься. От какой-нибудь девки. Потому что все они грязные потаскухи, и их надо остановить, слышишь, остановить, слышишь, остановить, останови их, останови, останови - О БОЖЕ, ЭТОТ СТОП-ЗНАК!..)
Сейчас он ребенок. Он идет в школу по тихому, безответному снегу. ? вдруг из клубящейся белизны вырастает человек, ужасный человек, ужасный черный ухмыляющийся человек, с глазами, сверкающими как две монеты, одна его рука в перчатке, а в руке красный СТОП-ЗНАК… Он!.. Это он!.. Это он!
(БОЖЕ, БОЖЕНЬКА… СПАС? МЕНЯ ОТ НЕГО… МАМОЧКА, СПАС?-??-? МЕНЯ ОТ НЕГО…)
Джонни вскрикнул и рухнул рядом со скамейкой, прижимая ладони к щекам. Перепуганный насмерть Баннерман присел возле него на корточки. Репортеры за ограждением зашумели, задвигались.
- Джонни! Довольно! Слышите, Джонни…
- Хитрый, - пробормотал Джонни. Он поднял на Баннермана глаза, в которых читались боль и страх. Мысленно он еще видел эту черную фигуру с блестящими глазами-монетами, вырастающую из снежной круговерти. Он чувствовал тупую боль в паху от прищепки, которой мать мучила убийцу в детстве. Нет, тогда он еще не был ни убийцей, ни животным, не был ни соплей, ни кучей дерьма, как однажды обозвал его Баннерман, он был просто обезумевшим от страха мальчишкой с прищепкой на… на…
- Помогите мне встать, - пробормотал Джонни.
Баннерман помог ему подняться.
- Теперь эстрада, - сказал Джонни.
- Не стоит. Нам лучше вернуться.
Джонни высвободился из его рук и как слепой двинулся, пошатываясь, по направлению к эстраде - она огромной круглой тенью маячила впереди, как склеп. Баннерман догнал Джонни.
- Кто он? Вы знаете кто?
- Под ногтями у жертв не обнаружено кожной ткани, потому что на нем был плащ, - сказал Джонни, с трудом переводя дыхание. - Плащ с капюшоном. Скользкий прорезиненный плащ. Посмотрите донесения. Посмотрите донесения, и вы увидите. В те дни шел дождь или снег. Да, они царапали его ногтями. ? сопротивлялись. Еще как. Но пальцы у них соскальзывали.
- Кто он, Джонни? Кто?
- Не знаю. Но узнаю.
Он споткнулся о ступеньку лестницы, которая вела на эстраду, потерял равновесие и наверняка упал бы, не подхвати его Баннерман под руки. Они стояли на помосте. Благодаря конической крыше снега здесь почти не было, только слегка припорошило. Баннерман посветил фонариком, а Джонни опустился на четвереньки и медленно пополз вперед. Руки у него сделались багровыми. Они казались Баннерману похожими на сырое мясо.
Внезапно Джонни остановился и замер, точно собака, взявшая след.
- Здесь, - пробормотал он. - Он сделал это здесь.
? вдруг нахлынуло: лица, ощущения, фактура вещей. Нарастающее возбуждение, вдвойне острое оттого, что могут увидеть. Девочка извивается, пытается кричать. Он закрывает ей рот рукой в перчатке. Чудовищное возбуждение.
Где вам поймать меня - я человек-невидимка. Ну как, мамочка, эта грязь сойдет для тебя?
Джонни качался взад-вперед и постанывал.
Треск разрываемой одежды. Что-то теплое, мокрое. Кровь? Семенная жидкость? Моча?
Джонни дрожал всем телом. Волосы закрыли глаза. Его лицо. Сведенное судорогой лицо, в обрамлении капюшона… его (мои) руки соединяются в момент оргазма на шее жертвы и сжимают… сжимают… сжимают…
Видение стало ослабевать, и сила ушла из рук. Он упал ничком и распростерся на сцене, сотрясаясь от рыданий. Баннерман тронул его за плечо, Джонни вскрикнул и рванулся в сторону с перекошенным от страха лицом. Но мало-помалу напряжение спадало. Он ткнулся головой в низкую балюстраду и закрыл глаза. По телу пробегали судороги, как это бывает у гончих. На пальто и брюки налип снег.
- Я знаю, кто это сделал, - сказал он.
10
Через пятнадцать минут Джонни сидел в кабинете Баннермана, раздевшись до белья и вплотную придвинувшись к портативному обогревателю. Он был по-прежнему весь какой-то озябший и жалкий, но дрожь прекратилась.
- Может, все-таки выпьете кофе?
Джонни покачал головой.
- Организм не принимает.
- Послушайте, - Баннерман сел на стул, - вы в самом деле что-то узнали.
- Я знаю, кто их убил. Вы все равно рано или поздно поймали бы его. Просто он ближе, чем вы ищете. Вы даже видели его в этом плаще, таком блестящем, наглухо застегнутом. Он по утрам пропускает детей через дорогу. Он поднимает стоп-знак, чтобы дети могли перейти улицу.
Баннерман смотрел на него как громом пораженный.
- Вы имеете в виду Фрэнка? Фрэнка Додда? Вы с ума сошли!
- Да, это Фрэнк Додд, - подтвердил Джонни. - Он убил их всех.
У Баннермана было такое лицо, будто он не знал, рассмеяться ему или огреть Джонни чем-нибудь.
- Чушь собачья, - произнес он наконец. - Фрэнк Додд - отличный полицейский. ? отличный парень. В ноябре будущего года он вполне может стать кандидатом в начальники городской полиции, и он займет этот пост с моего благословения. - На лице Баннермана появилась улыбка, усталая и презрительная. - Фрэнку двадцать пять лет. По-вашему выходит, он начал заниматься этим скотством в девятнадцать. У него больная мать - гипертония, щитовидка, начальная стадия диабета. Они ведут очень тихий образ жизни. Словом, Джонни, вы попали пальцем в небо. Фрэнк Додд не может быть убийцей. Даю голову на отсечение.
- Между убийствами был перерыв в три года, - сказал Джонни. - Где тогда находился Фрэнк Додд? Он был в городе?
- Ну вот что, хватит! Вы были недалеки от истины, когда говорили, что не очень-то многое можете. Ваше имя, считайте, уже в газетах, но это еще не значит, что я должен выслушивать, как вы поносите должностное лицо, достойного человека, которого я…
- Человека, которого вы считаете своим сыном, - невозмутимо закончил Джонни.
Баннерман стиснул зубы, кровь отхлынула от его раскрасневшихся на холоде щек. Его словно ударили ниже пояса. Затем он взял себя в руки, лицо его превратилось в маску.
- Убирайтесь отсюда, - сказал он. - Попросите кого-нибудь из ваших дружков-газетчиков отвезти вас домой. По дороге можете устроить пресс-конференцию. Но клянусь богом, господом богом клянусь, если вы упомянете имя Фрэнка Додда, я отыщу вас и переломаю кости. Понятно?
- Ну да, мои дружки-газетчики! - заорал вдруг Джонни. - Еще бы! Вы же видели, как я спешил удовлетворить их любопытство? Как я позировал перед объективами в расчете на выигрышный снимок? Как я по буквам диктовал им свое имя во избежание ошибки?
Баннерман несколько оторопел, но потом его лицо вновь стало жестким.
- Сбавьте-ка тон.
- Сбавить? Черта с два! - продолжал Джонни еще громче и пронзительнее. - Вы кажется, забыли, кто кому позвонил! Так я вам напомню. Это вы позвонили мне. А то видели бы вы меня здесь!
- Это еще не значит…
Джонни приблизился к Баннерману, нацелив в него, как пистолет, указательный палец; он был гораздо ниже и намного легче Баннермана, однако тот попятился - точно так же, как там, в парке.
Щеки у Джонни побагровели. Зубы оскалились.
- Вы правы. То, что вы позвонили мне, ровным счетом ничего не значит, - сказал он. - Просто вы не хотите, чтобы им оказался Додд. Пусть это будет кто-то другой, тогда мы, возможно, почешемся, лишь бы не старина Фрэнк Додд. Еще бы, Фрэнк - перспективный парень, Фрэнк - заботливый сын, Фрэнк смотрит в рот старому доброму шерифу Джорджу Баннерману. Ах, да чем наш Фрэнк не мученик, снятый с креста! Правда, иногда он насилует и душит пожилых женщин и девочек, и, между прочим, Баннерман, среди них могла быть ваша дочь. Неужели вы не понимаете, что среди них могла бы быть ваша…
Баннерман ударил его. В последний миг он придержал руку, но все равно удар вышел достаточно сильным; Джонни отлетел и, зацепившись за ножку стула, растянулся на полу. Печатка выпускника высшей полицейской школы до крови расцарапала ему щеку.
- Сам напросился, - сказал Баннерман, но это прозвучало не очень убедительно. До него дошло, что первый раз в жизни он поднял руку на человека неполноценного или почти неполноценного.
В голове у Джонни поплыло и зазвенело. Голос казался чужим, как будто за него говорил доктор или актер во второразрядном фильме:
- На вашем месте я стал бы на колени и возблагодарил господа бога за то, что убийца не оставил никаких следов. ?наче при вашем отношении к Додду вы бы закрыли на все глаза. ? до конца жизни чувствовали бы свою вину за смерть Мэри Кэт Хендрасен, будучи пособником убийцы.
- Это гнусная ложь, - произнес Баннерман, тщательно выговаривая каждое слово. - Я арестовал бы родного брата, окажись он этим человеком. Поднимайтесь. ? простите, что я вас ударил.
Он помог Джонни встать на ноги и осмотрел царапину на щеке.
- Сейчас я возьму аптечку и смажу йодом.
- Бог с ней, с царапиной, - сказал Джонни. Голос его звучал спокойно. - Не надо было выводить вас из себя. Сам виноват. Меня тоже занесло.
- Поверьте, это не может быть Фрэнк. Насчет того, что вы любитель рекламы, я погорячился. Только ваши биоволны, или выходы в астрал, или как они там называются, на этот раз сбили вас с толку.
- А вы проверьте, - сказал Джонни. Он смотрел Баннерману прямо в глаза, не давая ему отвести взгляд. - Проверьте, докажите, что я не прав. - Он сглотнул слюну. - Сравните время и даты убийств с его дежурствами. Это можно сделать?
- Все графики дежурств за последние четырнадцать - пятнадцать лет находятся в том шкафу, - сказал Баннерман через силу. - Да, это можно сделать.
- Так сделайте.
- Мистер… - Баннерман остановился. - Джонни, если бы вы знали Фрэнка, вы бы посмеялись над своими подозрениями. Честное слово. Не верите мне, спросите у кого угодно…
- Если я не прав, я с радостью признаю свою ошибку.
- Это невозможно, - буркнул Баннерман, однако направился к шкафу, где хранились старые графики, и отпер дверцу.
11
Прошло два часа. Было около часа ночи. Джонни позвонил отцу и сказал, что переночует где-нибудь в Касл-Роке; метель уже завывала на одной пронзительной ноте, и ехать назад было небезопасно.
- Что нового? - спросил Герберт. - Можешь сказать?
- Пожалуй, это не телефонный разговор.
- Ладно, Джонни. Ты там не слишком переутомляйся.
- Постараюсь.
Но он уже переутомился. Он устал больше, чем уставал, проходя курс физиотерапии под наблюдением Эйлин Мегон. Симпатичная женщина, подумал он ни с того ни с сего. Симпатичная и душевная. Такой, во всяком случае, она была, пока я не сказал ей, что у нее дома пожар. После этого она стала отчужденной и настороженной. Да, она была благодарна, но… разве она еще хоть раз прикоснулась ко мне? А в самом деле, прикоснулась? Какое там… ? с Баннерманом произойдет то же самое, когда все будет позади. Печально. Он ведь тоже неплохой человек. Просто людям становится не по себе рядом с человеком, которому достаточно потрогать вещь, чтобы все узнать о ее владельце.
- Это еще ничего не доказывает, - послышался голос Баннермана. Он говорил с вызовом, как разобиженный мальчик, и у Джонни возникло сильное желание сграбастать его и тряхнуть так, чтобы зубы лязгнули. Но на это у него не было сил.
Они изучали таблицу, которую Джонни набросал на обратной стороне акта о списании устаревшей аппаратуры для радиоперехвата. Возле стола Баннермана были в беспорядке свалены семь или восемь картонных коробок со старыми карточками, а в ящике для входящих и исходящих бумаг стояли карточки с графиками дежурств Фрэнка Додда за все время его службы в полиции. Таблица выглядела следующим образом:
Убийства Фрэнк Додд
Элма Фречет (официантка) 12. XI. 1970, 15.00 Дежурство на главной улице
Полин Тусейкер 17. XI. 1971, 10.00 Свободен от службы
Черил Муди (школьница) 16. XII. 1971, 14.00 Свободен
Кэрол Данбаргер (школьница) ?. XI. 1975. Двухнедельный отпуск
Этта Рингголд (учительница) 29(?). XI. 1975 Патрулирование
Мэри Кэт Хендрасен 17. XII. 1975, 10.10 Свободен
Время смерти указано предположительно, на основании заключения экспертизы.
- Вы правы, это еще ничего не доказывает, - согласился Джонни. - Но и не снимает с него подозрения.
Баннерман ткнул пальцем в таблицу.
- Когда была убита мисс Рингголд, он нес службу.
- Положим, что так. Если только она действительно была убита двадцать девятого октября. Хотя это могло случиться и двадцать восьмого и двадцать седьмого. А что, если он даже нес службу? Кому придет в голову подозревать полицейского?
Баннерман пристально изучал таблицу.
- Ну а как обстоит дело с интервалом? - спросил Джонни. - С интервалом в три года?
- В семьдесят третьем - семьдесят четвертом годах Фрэнк находился здесь при исполнении служебных обязанностей, - сказал Баннерман, перебирая карточки. - Вы же видите.
- Как знать, может быть, в ту зиму у него не было вспышки активности. Такое бывает, насколько нам известно.
- Насколько нам известно, нам ничего не известно, - отрезал Баннерман.
- А как насчет семьдесят второго? Конца семьдесят второго - начала семьдесят третьего? В картотеке ничего нет по этому периоду. Он что, был в отпуске?
- Нет, - сказал Баннерман. - Фрэнк и еще один парень по имени Том Харрисон слушали курс «О местном судопроизводстве» на отделении Колорадского университета в Пуэбло. Курс рассчитан на два месяца. Фрэнк с Томом пробыл там с пятнадцатого октября и почти до рождества. Фрэнк чуть было не отказался ехать, боясь оставить мать дома одну. Честно говоря, я думаю, это она убеждала его остаться. Но я уговорил Фрэнка. Он рассчитывал сделать карьеру по нашему ведомству, а при этом совсем неплохо иметь в активе университетский курс. Помнится, когда они вернулись в декабре, Фрэнк выглядел ужасно - перенес вирусное заболевание. Похудел на двадцать фунтов. Он сказал, что никто в тех молочных краях не готовит так, как его мамочка.
Баннерман умолк. Видимо, что-то в этом рассказе смутило его самого.
- Он взял недельный отпуск по болезни на время школьных каникул и только после этого немного отошел, - закончил Баннерман, словно оправдываясь. - На службу вышел не позднее пятнадцатого января. Можете проверить по картотеке.
- Нет необходимости. Так же, как нет необходимости говорить вам, каким будет ваш следующий шаг.
- Вы правы, - сказал Баннерман, опуская глаза. - Я говорил, что вы неплохо соображаете в нашем деле. Вероятно, я и сам не понимал, насколько был прав. ?ли не хотел понимать.
Он снял телефонную трубку и извлек из нижнего ящика стола толстый справочник в простом синем переплете. Листая справочник, он бросил:
- Здесь есть телефон любого шерифа в любом графстве Соединенных Штатов.
Баннерман нашел нужный номер и набрал его.
Джонни поерзал на стуле.
- Алло, - сказал Баннерман. - Управление шерифа в Пуэбло?… С вами говорит Джордж Баннерман, шериф графства Касл в западном Мэне… Да, именно так, штат Мэн. Простите, с кем я говорю?.. Так вот, полицейский Тейлор, ситуация следующая. У нас тут произошла серия убийств - изнасилования с удушением, шесть случаев за последние пять лет. Все они имели место в конце осени или в самом начале зимы. Мы… - Он поднял на Джонни страдальческий, беспомощный взгляд, затем снова опустил глаза. - Мы подозреваем человека, который находился в Пуэбло с пятнадцатого октября по… гм… семнадцатое декабря семьдесят второго года, если не ошибаюсь. Я хотел бы знать, числится ли в ваших журналах за этот период нераскрытое убийство - жертва женского пола, любого возраста, изнасилована, причина смерти - удушение. Далее, если такое преступление было совершенно и вы взяли пробу спермы, я хотел бы знать ее группу. Что?.. Хорошо. Благодарю… Я буду ждать. До свидания.
Он повесил трубку.
- Сейчас он проверит, кто я такой, затем пройдется по журналу и перезвонит мне. Хотите чашечку… ах да, вы же не пьете.
- Нет, - сказал Джонни. - Я выпью воды.
Он наполнил бумажный стаканчик. Буран выл и барабанил в стекла.
За его спиной раздался виноватый голос Баннермана:
- Ладно, чего там. Вы правы. Я бы не отказался от такого сына. Когда моя жена рожала Катрину, пришлось делать кесарево. Ей больше нельзя иметь детей, врач сказал, что это убьет ее. Тогда ей перевязали трубы, а я сделал вазектомию. Для страховки.
Джонни подошел к окну и долго стоял со стаканчиком в руке, вглядываясь в темноту. Кроме снега, смотреть было не на что, но он не мог обернуться, иначе Баннерман сломался бы окончательно. Не нужно быть экстрасенсом, чтобы почувствовать это.
- Отец Фрэнка работал на железнодорожной ветке Бостон - Мэн. Погиб, когда мальчику было лет пять. Пьяный полез сцеплять вагоны, и его буферами… в лепешку. Фрэнк остался единственным мужчиной в доме. Роско утверждает, что у него в школе была девочка, но миссис Додд быстро это дело поломала.
«Ничего удивительного, - подумал Джонни. - Женщина, которая могла… прищепкой… собственного сына… такая ни перед чем не остановится. Тоже хорошая психопатка».
- В шестнадцать лет он пришел ко мне и спросил, не возьмут ли его полицейским на полставки. Сказал, что с детства ни о чем другом не мечтает. Мне он сразу понравился. Я оставил его при себе и платил из своего кармана. Платил, сами понимаете, сколько мог, но он не жаловался. Готов был вкалывать задаром. За месяц до окончания школы подал рапорт с просьбой перевести его на полную ставку, однако в тот момент у нас не было вакансий. Тогда он устроился где-то на временную работу, а по вечерам ездил на лекции для полицейских в Горемский университет. Похоже, что миссис Додд и тут пыталась все поломать - не хотела оставаться дома одна, но на этот раз Фрэнк уперся… не без моей поддержки. Мы взяли его к себе в июле семьдесят первого года, и с тех пор он у нас… Вот вы мне говорите такое, а я как вспомню, что Катрина была там вчера утром, что она прошла в двух шагах от того человека… для меня это все равно что кровосмешение. Фрэнк бывал у нас в доме, ел с нами за одним столом, раза два мы оставляли на него маленькую Кэти… а вы говорите…
Джонни повернулся. Баннерман снял очки и вытирал глаза.
- Если вам и вправду дано все это видеть, мне жаль вас. Бог создал вас уродцем вроде коровы с двумя головами - показывали такую на ярмарке. Простите. Зря я вас так.
- В Библии сказано, что бог равно любит все свои создания, - отозвался Джонни. Голос у него слегка дрожал.
- Ну-ну, - кивнул Баннерман, потирая переносицу. - Оригинально же он решил продемонстрировать это, вы не находите?
12
Спустя минут двадцать зазвонил телефон, и Баннерман быстро снял трубку. Сказал два-три слова. Потом долго слушал. ? старел у Джонни на глазах. Положив трубку, он молча смотрел на Джонни.
- Двенадцатого ноября семьдесят второго года, - выдавил он наконец. - Студентка. Ее нашли в поле у шоссе. Анна Саймонс. ?знасилована и удушена. Двадцать три года. Группа спермы не установлена. ? все же, Джонни, это еще ничего не доказывает.
- Не думаю, что вам действительно нужны дополнительные доказательства, - сказал Джонни. - Поставьте его перед фактами, и он во всем сознается.
- А если нет?
Джонни припомнил свое видение у скамейки. Оно налетело на него с бешеной скоростью, словно смертоносный бумеранг. Ощущение рвущейся ткани. ? сладкая, ноющая боль, воскресившая в памяти боль от прищепки. Боль, которая искупала все.
- Заставите его спустить штаны, - сказал Джонни.
13
Репортеры еще толпились в вестибюле. Едва ли они ожидали развязки или по крайней мере неожиданного поворота в деле. Просто дороги из-за снега стали непроезжими.
- Вы уверены, что приняли наилучшее решение? - Ветер отшвыривал слова Джонни куда-то в сторону. Разболелись ноги.
- Нет, - ответил Баннерман просто. - Но думаю, что вам надо быть при этом. Думаю, Джонни, будет лучше, если он посмотрит вам в глаза. Пошли, Додды живут всего в двух кварталах отсюда.
Они шагнули в снежный буран - две тени в капюшонах. Под курткой у Баннермана был пистолет. Наручники он пристегнул к ремню. Они и квартала не прошли по глубокому снегу, а Джонни уже начал сильно прихрамывать, хотя и не сказал ни слова.
Но Баннерман заметил. Они остановились в дверях касл-рокского трансагентства.
- Что с вами, дружище?
- Ничего, - сказал Джонни. Ну вот, теперь и голова заболела.
- Что значит «ничего»? Глядя на вас, можно подумать, что у вас сломаны обе ноги.
- Когда я вышел из комы, врачам пришлось их прооперировать. Атрофировались мышцы. Начали таять, как выразился доктор Браун. ? суставы стали ни к черту. Все, что можно, заменили синтетикой…
- Это как тому типу, которого отремонтировали за шесть миллионов?
Джонни подумал об аккуратной стопке больничных счетов в верхнем ящике бюро у них дома.
- Что-то в этом роде. Когда я долго на ногах, они у меня деревенеют. Вот и все.
- Хотите вернемся?
Еще бы не хотеть. Вернуться домой и начисто забыть об этом кошмаре. ? зачем приехал? Расхлебываешь за него все это, и тебя же называют коровой с двумя головами.
- Нет, мне уже лучше, - сказал Джонни.
Они вышли из дверей, ветер подхватил их и попытался метнуть по желобу пустынной улицы. Они с трудом продвигались, в лицо им светили облепленные снегом фонари, гнувшиеся под напором ветра. Они свернули в боковую улочку и миновали пять домов; перед аккуратной двухэтажной коробкой Баннерман остановился. Подобно соседним, она была наглухо закрыта и погружена в темноту.
- Вот этот дом, - сказал Баннерман каким-то бесцветным голосом. Они перебрались через наметенные перед крыльцом сугробы и поднялись по ступенькам.
14
Пока Баннерман барабанил в дверь, Джонни, превозмогая боль, переступал с ноги на ногу и думал о том, что эта ночь никогда не кончится. Она будет тянуться и тянуться и наметет сугробы, которые, рухнув, погребут всех под собой. Минут через пять дверь отворилась.
Генриетта Додд оказалась женщиной необъятных размеров - настоящая гора плоти. Джонни впервые видел человека столь отталкивающей и болезненной внешности. Желтовато-серая кожа. Ящероподобные ручки в сыпи, похожей на экзему. Узкие щелочки глаз, поблескивавших из-под набрякших век. Такой взгляд, с горечью подумал Джонни, бывал у матери, когда она погружалась в свой религиозный транс.
- Что вам нужно среди ночи, Джордж Баннерман? - подозрительно спросила миссис Додд дребезжащим голосом, похожим на жужжание пчелы или мухи в бутылке, - такой голос бывает у толстух.
- Мне надо поговорить с Фрэнком, Генриетта.
- Утром поговорите, - сказала Генриетта Додд и хотела закрыть дверь у них перед носом.
Баннерман придержал дверь рукой.
- ?звините, Генриетта. Дело срочное.
- Будить его? Вот еще! - взвизгнула она, стоя в дверях. - Он спит как убитый! ?ногда у меня среди ночи разыгрывается тахикардия, я звоню, звоню в колокольчик, и что же, думаете, он приходит? Как бы не так, спит, и хоть бы хны. Ничего, когда-нибудь он проснется и найдет в постели мой труп. Вот умру от сердечного приступа - кто тогда подаст ему это чертово яйцо в мешочек! А все потому, что вы совсем его загоняли.
Она улыбнулась довольно гаденькой улыбочкой - так улыбаются, поверяя под большим секретом грязную историю, - вот, мол, полюбуйтесь.
- Каждую ночь дежурство, гоняется на машине за всякой пьянью, а у них, может, пистолет под сиденьем. Мотается по забегаловкам да притонам, где всякий сброд, а вам начхать! Знаю я, что там творится, шлюха за кружку пива в два счета может наградить моего невинного мальчика какой-нибудь дурной болезнью.
Ее дребезжащий голос отзывался в висках у Джонни пульсирующей болью. Хоть бы она уже замолчала! Умом Джонни понимал: это галлюцинация, результат усталости и напряжения, но ему все больше казалось, что перед ним стоит его мать, вот-вот она переведет взгляд с Баннермана на него и начнет свою волынку о редкостном даре, которым господь наградил Джонни.
- Миссис Додд… Генриетта… - только и успел сказать Баннерман примирительным тоном, но тут она действительно перевела взгляд на Джонни и уставилась на него своими остренькими и в то же время глуповатыми поросячьими глазками.
- А это кто такой?
- Помощник по особым делам, - не моргнув глазом ответил Баннерман. - Генриетта, я должен разбудить Фрэнка. Всю ответственность беру на себя.
- Ах, ответственность! - прогудела она с каким-то жутковатым сарказмом, и лишь теперь до Джонни дошло, что она боится. От нее исходили удушливые волны страха - вот отчего у него так заломило виски! Неужели Баннерман не чувствует? - Отвеет-ствен-ность! Ах ты, боже мой, какие мы ва-аа-жные! Так вот, Джордж Баннерман, я не позволю будить моего мальчика среди ночи. Так что вы и ваш помощник по особым делам можете убираться к своим занюханным бумажонкам!
Она опять попыталась закрыть дверь, но на этот раз Баннерман силой распахнул ее.
- Отойдите, Генриетта, я не шучу. - Чувствовалось, что он уже на пределе и с трудом сдерживает гнев.
- Вы не имеет права! - завопила она. - У нас не полицейское государство! Вас вышвырнут со службы! Предъявите ордер!
- Тише, ордер тут ни при чем, просто я должен поговорить с Фрэнком, - сказал Баннерман и, отстранив ее, прошел в дом.
Джонни как в тумане шагнул следом. Миссис Додд попыталась перехватить его. Он придержал ее за руку - и в тот же миг страшная боль пронзила мозг, заглушив тупую ломоту в висках. ? она почувствовала… Они смотрели друг на друга лишь мгновение, но казалось, ему не будет конца: немыслимое, абсолютное всепонимание. Они словно срослись на это мгновение. Потом миссис Додд отшатнулась, хватаясь за исполинскую грудь.
- Сердце… сердце… - Миссис Додд судорожно порылась в кармане халата и достала лекарство. Лицо у нее приобрело оттенок сырого теста. Она открыла трубочку, вытряхнула горошинку на ладонь, просыпав остальные на пол и сунула ее под язык. Джонни смотрел на старуху с немым ужасом. Голова была сейчас как пузырь, который вот-вот лопнет от распирающей его горячей крови.
- Вы знали? - прошептал он.
Ее мясистый, обвисший рот беззвучно открывался и закрывался, открывался и закрывался, точно у выброшенной на берег рыбы.
- Все это время знали?
- Дьявол! - завизжала она. - Чудовище… дьявол… ох, сердце… ох, я умираю… умираю… врача… Джордж Баннерман, только посмейте подняться наверх и разбудить моего мальчика!
Джонни отпустил ее руку и, машинально вытирая ладонь о пальто, как будто выпачкал ее, стал неуверенно взбираться по лестнице вслед за Баннерманом. Снаружи ветер всхлипывал под карнизами, как заблудившийся ребенок. Дойдя до середины лестницы, Джонни обернулся. Генриетта Додд сидела на плетеном стуле - осевшая гора мяса - и, придерживая руками огромную грудь, хватала ртом воздух. Голова у Дочини по-прежнему раздувалась, и он подумал, как во сне: Кончится тем, что она просто-напросто лопнет. ? слава богу.
Старый, потертый коврик на полу в узеньком коридоре. Обои в разводах. Баннерман колотил в запертую дверь. Здесь наверху было холоднее по меньшей мере градусов на десять.
- Фрэнк! Это я, Джордж Баннерман! Фрэнк, проснись!
Никакого ответа. Баннерман повернул ручку и толкнул дверь плечом. Пальцы соскользнули на рукоять пистолета, но Баннерман не вынул его, хотя это могло стоить шерифу жизни - впрочем, комната Фрэнка Додда оказалась пустой.
Они стояли на пороге, осматриваясь. Это была детская. Обои - тоже в разводах - с танцующими клоунами и деревянными лошадками. Сидевшая на детском стульчике тряпичная кукла таращила на них блестящие пустые глаза. В одном углу - ящик с игрушками. В другом - узкая деревянная кровать. Перекинутый через спинку кровати ремень с кобурой выглядел здесь как-то неуместно.
- Бог ты мой, - тихо сказал Баннерман. - Что все это значит?
- Помогите, - донесся снизу голос миссис Додд. - Помогите же…
- Она знала, - сказал Джонни. - Знала с самого начала, с первой жертвы. Он ей рассказывал. ? она его покрывала.
Баннерман медленно вышел из комнаты и отворил соседнюю дверь. Взгляд его выражал растерянность и боль. Комната для гостей тоже была пуста. Он открыл дверь в чулан, но увидел там только плошку с крысиным ядом. Следующая дверь. Здесь, в еще не отделанной спальне, был такой холод, что у Баннермана пошел парок изо рта. Он огляделся. Ступеньки вели еще к одной двери. Туда он и направился. Джонни следовал за ним. Заперто.
- Фрэнк! Ты здесь? - Он подергал ручку. - Фрэнк, открой!
Ответа не было. Баннерман примерился и ударил ногой в стык, чуть пониже дверной ручки. Раздался треск, и в голове у Джонни зазвенело, словно железная тарелка упала на кафельный пол.
- О господи, - выдохнул Баннерман и осекся.
Джонни все видел поверх его плеча; видел более чем достаточно. Фрэнк Додд сидел на крышке унитаза - голый, если не считать блестящего черного дождевика, накинутого на плечи; капюшон (капюшон палача, мелькнуло у Джонни) свисал на водосливной бачок гигантским увядшим черным стручком. Фрэнк Додд умудрился перерезать себе горло, что показалось Джонни невероятным. На краю раковины лежала пачка «уилкинсоновских» лезвий. Одинокое лезвие с запекшимися алыми капельками жутковато поблескивало у ног. Все вокруг забрызгано кровью из вскрытой сонной артерии. Кровь была в складках плаща. ? на клеенчатой занавеске, по которой в лодочках плыли утки под зонтиками. ? на потолке.
На шее у Фрэнка Додда висела табличка с надписью, сделанной губной помадой:
Я ПР?ЗНАЮСЬ!
Голова болела невыносимо. Джонни нашарил рукой дверную ручку.
«Он понял, - шевельнулось в мозгу. - Каким-то образом понял, увидев меня. Понял, что его песенка спета. Пришел домой. ? вот конец».
Перед глазами, разбегаясь зловещей рябью, поплыли черные круги.
Джонни, господь наградил тебя редкостным даром.
(Я ПР?ЗНАЮСЬ!)
- Джонни! - Откуда-то издалека. - Джонни, вам не…
Расплывается. Все расплывается. Вот и прекрасно. А еще лучше, если бы я тогда не вышел из комы. Всем было бы лучше. Да, повезло, называется.
- Джонни…
Фрэнк Додд поднялся сюда и перерезал себе горло, что называется, от уха до уха, а в это время ветер снаружи завывал так, словно все темные силы вырвались из недр земных. Ничего себе фонтанчик, как сказал отец однажды зимой, лет двенадцать назад, когда лопнули трубы в котельной. Ничего себе фонтанчик. Уж это точно. До самого потолка.
Джонни казалось, что он тогда закричал, но он и сам не был уверен. Возможно, то был внутренний крик. Но как же ему хотелось крикнуть, вложить в этот крик весь ужас, и жалость, и боль, разрывавшие ему сердце.
Но тут Джонни стал падать ничком в черный провал, радуясь этому падению. Он потерял сознание.
15
«Нью-Йорк таймс», 19 декабря 1975 года:
ЭКСТРАСЕНС ?З МЭНА ПР?ВОД?Т ШЕР?ФА К ДОМУ ЕГО ПОМОЩН?КА - УБ?ЙЦЫ ПОСЛЕ ОСМОТРА МЕСТА ПРЕСТУПЛЕН?Я.
Специально для «Таймс»
Возможно, Джон Смит из Паунэла никакой не экстрасенс, но не так-то просто будет убедить в этом шерифа Джорджа Баннермана из графства Касл, штат Мэн. Придя в отчаяние после шестого случая изнасилования и убийства в маленьком городе Касл-Рок на западе штата Мэн, шериф Баннерман позвонил Смиту и попросил помочь расследованию. ?мя Смита вызвало широкий общественный резонанс в начале года после того, как он, проведя четыре с половиной года в бессознательном состоянии, вышел из глубокой комы. Еженедельник «?нсайд вью» объявил его шарлатаном, однако шериф Баннерман на вчерашней пресс-конференции был лаконичен: «У нас в Мэне не очень-то верят всяким нью-йоркским газетчикам».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
Он посветил фонариком, а затем приподнял веревку, чтобы Джонни мог пройти. Они двинулись вниз по склону к заваленным снегом скамейкам. Позади сгрудились репортеры, светя фонариками, так что Джонни и Джордж Баннерман шли как бы в полосе тусклого света.
- Снег прямо в глаза, - сказал Баннерман.
- Все равно пока не на что смотреть, - отозвался Джонни.
- Пока не на что. Я уже говорил Фрэнку, чтобы он снял веревку. Хорошо, у него до этого руки не дошли. Хотите подойти к эстраде?
- Потом. Покажите, где валялись окурки.
Они прошли еще немного, и Баннерман остановился.
- Здесь, - сказал он и осветил выпиравшую снежным горбом скамейку.
Джонни снял перчатки, сунул их в карманы пальто и, опустившись на колени, начал сметать снег с сиденья. Баннермана вновь поразило его лицо - изможденное, бледное. Сейчас он напоминал истового богомольца.
Руки у Джонни озябли, почти онемели. Снег под ладонями таял. Наконец он добрался до выщербленной, рассохшейся древесины. ? все вдруг представилось ему отчетливо, будто сквозь увеличительное стекло. Когда-то скамейка была зеленого цвета, но со временем краска облупилась или стерлась. Два ржавых стальных болта скрепляли сиденье со спинкой.
Он сжал сиденье обеими руками, и тут на него нахлынуло что-то необъяснимое - никогда прежде это не ощущалось столь остро, и лишь еще раз с ним случится подобное. ?зо всех сил он сжимал скамейку и, наморщив лоб, неотрывно смотрел на нее. Это была…
Летняя скамейка
Сколько сотен людей сидело на ней, слушая «Боже, храни Америку», «Звезды и полосы» «Не обижай своих друзей с перепончатыми лапками… у этой утки наверняка есть де-ее-точки…» или боевой марш в исполнении касл-рокских «Пантер»? Зеленая листва, легкая осенняя дымка - она будит воспоминания о летящей мякине, о людях, орудующих вилами в тусклых сумерках. Буханье большого барабана. Мягкое звучание золоченых труб и тромбонов. Школьники-оркестранты в униформе…
у этой утки… наверняка… есть деточки…
Сидит беззаботная публика, слушает, аплодирует, в руках у всех программки, изготовленные в художественной мастерской местной школы.
В то утро здесь сидел убийца. Джонни осязал его.
На сером небе, предвещающем снег, вырисовываются черные ветви деревьев, похожие на руки. Я (он) сижу здесь, дымлю сигаретой, жду, мне хорошо, как будто я (он) могу перемахнуть через высочайшую крышу мира и мягко приземлиться на обе ноги. Мурлычу песенку. Что-то из репертуара «Роллинг-стоунз». Не могу понять, но совершенно ясно, что всё… что всё… ?
Отлично. Всё отлично, кругом всё серое, вот-вот пойдет снег, и я…
- Хитрый, - пробормотал Джонни. - Я очень хитрый.
Баннерман наклонился к нему, силясь разобрать слова сквозь завывания ветра.
- Хитрый, - повторил Джонни. Он поднял глаза на шерифа, и тот невольно попятился. Взгляд у Джонни был холодный и какой-то жесткий. Темные волосы взлетели, открывая побелевшее лицо, ветер со стоном уносился в ночное небо. Руки Джонни, казалось, были приварены к скамейке.
- Я дьявольски хитрый и скользкий, как вьюн, - отчетливо сказал он. На губах его появилась торжествующая улыбка. Глаза смотрели сквозь Баннермана. ? Баннерман поверил. Такое нельзя сыграть или подстроить. Но самое страшное… Джонни напоминал ему кого-то. Улыбка… интонации… Джонни Смит исчез, остался один силуэт. За ничего не выражающими чертами стояло совсем близко другое лицо. Лицо убийцы.
Лицо человека, которого Баннерман знал.
- Ни за что не поймаете. Всех перехитрю. - У Джонни вырвался смешок, самодовольный, издевательский. - Я всякий раз надеваю его, и как они ни царапайся… и ни кусайся… ничего не останется… а все потому, что я очень хитрый и скользкий, как вьюн! - Его голос сорвался на торжествующий диковатый визг, который мог поспорить с ветром, и Баннерман отступил на шаг. По спине его пробежал озноб.
Хватит, говорил он про себя. Хватит, слышишь?
Джонни перегнулся через скамейку.
Снег. Тихий, безответный снег…
(Она защемила мне это место прищепкой, чтобы я знал. Знал, как бывает, когда заразишься. От какой-нибудь девки. Потому что все они грязные потаскухи, и их надо остановить, слышишь, остановить, слышишь, остановить, останови их, останови, останови - О БОЖЕ, ЭТОТ СТОП-ЗНАК!..)
Сейчас он ребенок. Он идет в школу по тихому, безответному снегу. ? вдруг из клубящейся белизны вырастает человек, ужасный человек, ужасный черный ухмыляющийся человек, с глазами, сверкающими как две монеты, одна его рука в перчатке, а в руке красный СТОП-ЗНАК… Он!.. Это он!.. Это он!
(БОЖЕ, БОЖЕНЬКА… СПАС? МЕНЯ ОТ НЕГО… МАМОЧКА, СПАС?-??-? МЕНЯ ОТ НЕГО…)
Джонни вскрикнул и рухнул рядом со скамейкой, прижимая ладони к щекам. Перепуганный насмерть Баннерман присел возле него на корточки. Репортеры за ограждением зашумели, задвигались.
- Джонни! Довольно! Слышите, Джонни…
- Хитрый, - пробормотал Джонни. Он поднял на Баннермана глаза, в которых читались боль и страх. Мысленно он еще видел эту черную фигуру с блестящими глазами-монетами, вырастающую из снежной круговерти. Он чувствовал тупую боль в паху от прищепки, которой мать мучила убийцу в детстве. Нет, тогда он еще не был ни убийцей, ни животным, не был ни соплей, ни кучей дерьма, как однажды обозвал его Баннерман, он был просто обезумевшим от страха мальчишкой с прищепкой на… на…
- Помогите мне встать, - пробормотал Джонни.
Баннерман помог ему подняться.
- Теперь эстрада, - сказал Джонни.
- Не стоит. Нам лучше вернуться.
Джонни высвободился из его рук и как слепой двинулся, пошатываясь, по направлению к эстраде - она огромной круглой тенью маячила впереди, как склеп. Баннерман догнал Джонни.
- Кто он? Вы знаете кто?
- Под ногтями у жертв не обнаружено кожной ткани, потому что на нем был плащ, - сказал Джонни, с трудом переводя дыхание. - Плащ с капюшоном. Скользкий прорезиненный плащ. Посмотрите донесения. Посмотрите донесения, и вы увидите. В те дни шел дождь или снег. Да, они царапали его ногтями. ? сопротивлялись. Еще как. Но пальцы у них соскальзывали.
- Кто он, Джонни? Кто?
- Не знаю. Но узнаю.
Он споткнулся о ступеньку лестницы, которая вела на эстраду, потерял равновесие и наверняка упал бы, не подхвати его Баннерман под руки. Они стояли на помосте. Благодаря конической крыше снега здесь почти не было, только слегка припорошило. Баннерман посветил фонариком, а Джонни опустился на четвереньки и медленно пополз вперед. Руки у него сделались багровыми. Они казались Баннерману похожими на сырое мясо.
Внезапно Джонни остановился и замер, точно собака, взявшая след.
- Здесь, - пробормотал он. - Он сделал это здесь.
? вдруг нахлынуло: лица, ощущения, фактура вещей. Нарастающее возбуждение, вдвойне острое оттого, что могут увидеть. Девочка извивается, пытается кричать. Он закрывает ей рот рукой в перчатке. Чудовищное возбуждение.
Где вам поймать меня - я человек-невидимка. Ну как, мамочка, эта грязь сойдет для тебя?
Джонни качался взад-вперед и постанывал.
Треск разрываемой одежды. Что-то теплое, мокрое. Кровь? Семенная жидкость? Моча?
Джонни дрожал всем телом. Волосы закрыли глаза. Его лицо. Сведенное судорогой лицо, в обрамлении капюшона… его (мои) руки соединяются в момент оргазма на шее жертвы и сжимают… сжимают… сжимают…
Видение стало ослабевать, и сила ушла из рук. Он упал ничком и распростерся на сцене, сотрясаясь от рыданий. Баннерман тронул его за плечо, Джонни вскрикнул и рванулся в сторону с перекошенным от страха лицом. Но мало-помалу напряжение спадало. Он ткнулся головой в низкую балюстраду и закрыл глаза. По телу пробегали судороги, как это бывает у гончих. На пальто и брюки налип снег.
- Я знаю, кто это сделал, - сказал он.
10
Через пятнадцать минут Джонни сидел в кабинете Баннермана, раздевшись до белья и вплотную придвинувшись к портативному обогревателю. Он был по-прежнему весь какой-то озябший и жалкий, но дрожь прекратилась.
- Может, все-таки выпьете кофе?
Джонни покачал головой.
- Организм не принимает.
- Послушайте, - Баннерман сел на стул, - вы в самом деле что-то узнали.
- Я знаю, кто их убил. Вы все равно рано или поздно поймали бы его. Просто он ближе, чем вы ищете. Вы даже видели его в этом плаще, таком блестящем, наглухо застегнутом. Он по утрам пропускает детей через дорогу. Он поднимает стоп-знак, чтобы дети могли перейти улицу.
Баннерман смотрел на него как громом пораженный.
- Вы имеете в виду Фрэнка? Фрэнка Додда? Вы с ума сошли!
- Да, это Фрэнк Додд, - подтвердил Джонни. - Он убил их всех.
У Баннермана было такое лицо, будто он не знал, рассмеяться ему или огреть Джонни чем-нибудь.
- Чушь собачья, - произнес он наконец. - Фрэнк Додд - отличный полицейский. ? отличный парень. В ноябре будущего года он вполне может стать кандидатом в начальники городской полиции, и он займет этот пост с моего благословения. - На лице Баннермана появилась улыбка, усталая и презрительная. - Фрэнку двадцать пять лет. По-вашему выходит, он начал заниматься этим скотством в девятнадцать. У него больная мать - гипертония, щитовидка, начальная стадия диабета. Они ведут очень тихий образ жизни. Словом, Джонни, вы попали пальцем в небо. Фрэнк Додд не может быть убийцей. Даю голову на отсечение.
- Между убийствами был перерыв в три года, - сказал Джонни. - Где тогда находился Фрэнк Додд? Он был в городе?
- Ну вот что, хватит! Вы были недалеки от истины, когда говорили, что не очень-то многое можете. Ваше имя, считайте, уже в газетах, но это еще не значит, что я должен выслушивать, как вы поносите должностное лицо, достойного человека, которого я…
- Человека, которого вы считаете своим сыном, - невозмутимо закончил Джонни.
Баннерман стиснул зубы, кровь отхлынула от его раскрасневшихся на холоде щек. Его словно ударили ниже пояса. Затем он взял себя в руки, лицо его превратилось в маску.
- Убирайтесь отсюда, - сказал он. - Попросите кого-нибудь из ваших дружков-газетчиков отвезти вас домой. По дороге можете устроить пресс-конференцию. Но клянусь богом, господом богом клянусь, если вы упомянете имя Фрэнка Додда, я отыщу вас и переломаю кости. Понятно?
- Ну да, мои дружки-газетчики! - заорал вдруг Джонни. - Еще бы! Вы же видели, как я спешил удовлетворить их любопытство? Как я позировал перед объективами в расчете на выигрышный снимок? Как я по буквам диктовал им свое имя во избежание ошибки?
Баннерман несколько оторопел, но потом его лицо вновь стало жестким.
- Сбавьте-ка тон.
- Сбавить? Черта с два! - продолжал Джонни еще громче и пронзительнее. - Вы кажется, забыли, кто кому позвонил! Так я вам напомню. Это вы позвонили мне. А то видели бы вы меня здесь!
- Это еще не значит…
Джонни приблизился к Баннерману, нацелив в него, как пистолет, указательный палец; он был гораздо ниже и намного легче Баннермана, однако тот попятился - точно так же, как там, в парке.
Щеки у Джонни побагровели. Зубы оскалились.
- Вы правы. То, что вы позвонили мне, ровным счетом ничего не значит, - сказал он. - Просто вы не хотите, чтобы им оказался Додд. Пусть это будет кто-то другой, тогда мы, возможно, почешемся, лишь бы не старина Фрэнк Додд. Еще бы, Фрэнк - перспективный парень, Фрэнк - заботливый сын, Фрэнк смотрит в рот старому доброму шерифу Джорджу Баннерману. Ах, да чем наш Фрэнк не мученик, снятый с креста! Правда, иногда он насилует и душит пожилых женщин и девочек, и, между прочим, Баннерман, среди них могла быть ваша дочь. Неужели вы не понимаете, что среди них могла бы быть ваша…
Баннерман ударил его. В последний миг он придержал руку, но все равно удар вышел достаточно сильным; Джонни отлетел и, зацепившись за ножку стула, растянулся на полу. Печатка выпускника высшей полицейской школы до крови расцарапала ему щеку.
- Сам напросился, - сказал Баннерман, но это прозвучало не очень убедительно. До него дошло, что первый раз в жизни он поднял руку на человека неполноценного или почти неполноценного.
В голове у Джонни поплыло и зазвенело. Голос казался чужим, как будто за него говорил доктор или актер во второразрядном фильме:
- На вашем месте я стал бы на колени и возблагодарил господа бога за то, что убийца не оставил никаких следов. ?наче при вашем отношении к Додду вы бы закрыли на все глаза. ? до конца жизни чувствовали бы свою вину за смерть Мэри Кэт Хендрасен, будучи пособником убийцы.
- Это гнусная ложь, - произнес Баннерман, тщательно выговаривая каждое слово. - Я арестовал бы родного брата, окажись он этим человеком. Поднимайтесь. ? простите, что я вас ударил.
Он помог Джонни встать на ноги и осмотрел царапину на щеке.
- Сейчас я возьму аптечку и смажу йодом.
- Бог с ней, с царапиной, - сказал Джонни. Голос его звучал спокойно. - Не надо было выводить вас из себя. Сам виноват. Меня тоже занесло.
- Поверьте, это не может быть Фрэнк. Насчет того, что вы любитель рекламы, я погорячился. Только ваши биоволны, или выходы в астрал, или как они там называются, на этот раз сбили вас с толку.
- А вы проверьте, - сказал Джонни. Он смотрел Баннерману прямо в глаза, не давая ему отвести взгляд. - Проверьте, докажите, что я не прав. - Он сглотнул слюну. - Сравните время и даты убийств с его дежурствами. Это можно сделать?
- Все графики дежурств за последние четырнадцать - пятнадцать лет находятся в том шкафу, - сказал Баннерман через силу. - Да, это можно сделать.
- Так сделайте.
- Мистер… - Баннерман остановился. - Джонни, если бы вы знали Фрэнка, вы бы посмеялись над своими подозрениями. Честное слово. Не верите мне, спросите у кого угодно…
- Если я не прав, я с радостью признаю свою ошибку.
- Это невозможно, - буркнул Баннерман, однако направился к шкафу, где хранились старые графики, и отпер дверцу.
11
Прошло два часа. Было около часа ночи. Джонни позвонил отцу и сказал, что переночует где-нибудь в Касл-Роке; метель уже завывала на одной пронзительной ноте, и ехать назад было небезопасно.
- Что нового? - спросил Герберт. - Можешь сказать?
- Пожалуй, это не телефонный разговор.
- Ладно, Джонни. Ты там не слишком переутомляйся.
- Постараюсь.
Но он уже переутомился. Он устал больше, чем уставал, проходя курс физиотерапии под наблюдением Эйлин Мегон. Симпатичная женщина, подумал он ни с того ни с сего. Симпатичная и душевная. Такой, во всяком случае, она была, пока я не сказал ей, что у нее дома пожар. После этого она стала отчужденной и настороженной. Да, она была благодарна, но… разве она еще хоть раз прикоснулась ко мне? А в самом деле, прикоснулась? Какое там… ? с Баннерманом произойдет то же самое, когда все будет позади. Печально. Он ведь тоже неплохой человек. Просто людям становится не по себе рядом с человеком, которому достаточно потрогать вещь, чтобы все узнать о ее владельце.
- Это еще ничего не доказывает, - послышался голос Баннермана. Он говорил с вызовом, как разобиженный мальчик, и у Джонни возникло сильное желание сграбастать его и тряхнуть так, чтобы зубы лязгнули. Но на это у него не было сил.
Они изучали таблицу, которую Джонни набросал на обратной стороне акта о списании устаревшей аппаратуры для радиоперехвата. Возле стола Баннермана были в беспорядке свалены семь или восемь картонных коробок со старыми карточками, а в ящике для входящих и исходящих бумаг стояли карточки с графиками дежурств Фрэнка Додда за все время его службы в полиции. Таблица выглядела следующим образом:
Убийства Фрэнк Додд
Элма Фречет (официантка) 12. XI. 1970, 15.00 Дежурство на главной улице
Полин Тусейкер 17. XI. 1971, 10.00 Свободен от службы
Черил Муди (школьница) 16. XII. 1971, 14.00 Свободен
Кэрол Данбаргер (школьница) ?. XI. 1975. Двухнедельный отпуск
Этта Рингголд (учительница) 29(?). XI. 1975 Патрулирование
Мэри Кэт Хендрасен 17. XII. 1975, 10.10 Свободен
Время смерти указано предположительно, на основании заключения экспертизы.
- Вы правы, это еще ничего не доказывает, - согласился Джонни. - Но и не снимает с него подозрения.
Баннерман ткнул пальцем в таблицу.
- Когда была убита мисс Рингголд, он нес службу.
- Положим, что так. Если только она действительно была убита двадцать девятого октября. Хотя это могло случиться и двадцать восьмого и двадцать седьмого. А что, если он даже нес службу? Кому придет в голову подозревать полицейского?
Баннерман пристально изучал таблицу.
- Ну а как обстоит дело с интервалом? - спросил Джонни. - С интервалом в три года?
- В семьдесят третьем - семьдесят четвертом годах Фрэнк находился здесь при исполнении служебных обязанностей, - сказал Баннерман, перебирая карточки. - Вы же видите.
- Как знать, может быть, в ту зиму у него не было вспышки активности. Такое бывает, насколько нам известно.
- Насколько нам известно, нам ничего не известно, - отрезал Баннерман.
- А как насчет семьдесят второго? Конца семьдесят второго - начала семьдесят третьего? В картотеке ничего нет по этому периоду. Он что, был в отпуске?
- Нет, - сказал Баннерман. - Фрэнк и еще один парень по имени Том Харрисон слушали курс «О местном судопроизводстве» на отделении Колорадского университета в Пуэбло. Курс рассчитан на два месяца. Фрэнк с Томом пробыл там с пятнадцатого октября и почти до рождества. Фрэнк чуть было не отказался ехать, боясь оставить мать дома одну. Честно говоря, я думаю, это она убеждала его остаться. Но я уговорил Фрэнка. Он рассчитывал сделать карьеру по нашему ведомству, а при этом совсем неплохо иметь в активе университетский курс. Помнится, когда они вернулись в декабре, Фрэнк выглядел ужасно - перенес вирусное заболевание. Похудел на двадцать фунтов. Он сказал, что никто в тех молочных краях не готовит так, как его мамочка.
Баннерман умолк. Видимо, что-то в этом рассказе смутило его самого.
- Он взял недельный отпуск по болезни на время школьных каникул и только после этого немного отошел, - закончил Баннерман, словно оправдываясь. - На службу вышел не позднее пятнадцатого января. Можете проверить по картотеке.
- Нет необходимости. Так же, как нет необходимости говорить вам, каким будет ваш следующий шаг.
- Вы правы, - сказал Баннерман, опуская глаза. - Я говорил, что вы неплохо соображаете в нашем деле. Вероятно, я и сам не понимал, насколько был прав. ?ли не хотел понимать.
Он снял телефонную трубку и извлек из нижнего ящика стола толстый справочник в простом синем переплете. Листая справочник, он бросил:
- Здесь есть телефон любого шерифа в любом графстве Соединенных Штатов.
Баннерман нашел нужный номер и набрал его.
Джонни поерзал на стуле.
- Алло, - сказал Баннерман. - Управление шерифа в Пуэбло?… С вами говорит Джордж Баннерман, шериф графства Касл в западном Мэне… Да, именно так, штат Мэн. Простите, с кем я говорю?.. Так вот, полицейский Тейлор, ситуация следующая. У нас тут произошла серия убийств - изнасилования с удушением, шесть случаев за последние пять лет. Все они имели место в конце осени или в самом начале зимы. Мы… - Он поднял на Джонни страдальческий, беспомощный взгляд, затем снова опустил глаза. - Мы подозреваем человека, который находился в Пуэбло с пятнадцатого октября по… гм… семнадцатое декабря семьдесят второго года, если не ошибаюсь. Я хотел бы знать, числится ли в ваших журналах за этот период нераскрытое убийство - жертва женского пола, любого возраста, изнасилована, причина смерти - удушение. Далее, если такое преступление было совершенно и вы взяли пробу спермы, я хотел бы знать ее группу. Что?.. Хорошо. Благодарю… Я буду ждать. До свидания.
Он повесил трубку.
- Сейчас он проверит, кто я такой, затем пройдется по журналу и перезвонит мне. Хотите чашечку… ах да, вы же не пьете.
- Нет, - сказал Джонни. - Я выпью воды.
Он наполнил бумажный стаканчик. Буран выл и барабанил в стекла.
За его спиной раздался виноватый голос Баннермана:
- Ладно, чего там. Вы правы. Я бы не отказался от такого сына. Когда моя жена рожала Катрину, пришлось делать кесарево. Ей больше нельзя иметь детей, врач сказал, что это убьет ее. Тогда ей перевязали трубы, а я сделал вазектомию. Для страховки.
Джонни подошел к окну и долго стоял со стаканчиком в руке, вглядываясь в темноту. Кроме снега, смотреть было не на что, но он не мог обернуться, иначе Баннерман сломался бы окончательно. Не нужно быть экстрасенсом, чтобы почувствовать это.
- Отец Фрэнка работал на железнодорожной ветке Бостон - Мэн. Погиб, когда мальчику было лет пять. Пьяный полез сцеплять вагоны, и его буферами… в лепешку. Фрэнк остался единственным мужчиной в доме. Роско утверждает, что у него в школе была девочка, но миссис Додд быстро это дело поломала.
«Ничего удивительного, - подумал Джонни. - Женщина, которая могла… прищепкой… собственного сына… такая ни перед чем не остановится. Тоже хорошая психопатка».
- В шестнадцать лет он пришел ко мне и спросил, не возьмут ли его полицейским на полставки. Сказал, что с детства ни о чем другом не мечтает. Мне он сразу понравился. Я оставил его при себе и платил из своего кармана. Платил, сами понимаете, сколько мог, но он не жаловался. Готов был вкалывать задаром. За месяц до окончания школы подал рапорт с просьбой перевести его на полную ставку, однако в тот момент у нас не было вакансий. Тогда он устроился где-то на временную работу, а по вечерам ездил на лекции для полицейских в Горемский университет. Похоже, что миссис Додд и тут пыталась все поломать - не хотела оставаться дома одна, но на этот раз Фрэнк уперся… не без моей поддержки. Мы взяли его к себе в июле семьдесят первого года, и с тех пор он у нас… Вот вы мне говорите такое, а я как вспомню, что Катрина была там вчера утром, что она прошла в двух шагах от того человека… для меня это все равно что кровосмешение. Фрэнк бывал у нас в доме, ел с нами за одним столом, раза два мы оставляли на него маленькую Кэти… а вы говорите…
Джонни повернулся. Баннерман снял очки и вытирал глаза.
- Если вам и вправду дано все это видеть, мне жаль вас. Бог создал вас уродцем вроде коровы с двумя головами - показывали такую на ярмарке. Простите. Зря я вас так.
- В Библии сказано, что бог равно любит все свои создания, - отозвался Джонни. Голос у него слегка дрожал.
- Ну-ну, - кивнул Баннерман, потирая переносицу. - Оригинально же он решил продемонстрировать это, вы не находите?
12
Спустя минут двадцать зазвонил телефон, и Баннерман быстро снял трубку. Сказал два-три слова. Потом долго слушал. ? старел у Джонни на глазах. Положив трубку, он молча смотрел на Джонни.
- Двенадцатого ноября семьдесят второго года, - выдавил он наконец. - Студентка. Ее нашли в поле у шоссе. Анна Саймонс. ?знасилована и удушена. Двадцать три года. Группа спермы не установлена. ? все же, Джонни, это еще ничего не доказывает.
- Не думаю, что вам действительно нужны дополнительные доказательства, - сказал Джонни. - Поставьте его перед фактами, и он во всем сознается.
- А если нет?
Джонни припомнил свое видение у скамейки. Оно налетело на него с бешеной скоростью, словно смертоносный бумеранг. Ощущение рвущейся ткани. ? сладкая, ноющая боль, воскресившая в памяти боль от прищепки. Боль, которая искупала все.
- Заставите его спустить штаны, - сказал Джонни.
13
Репортеры еще толпились в вестибюле. Едва ли они ожидали развязки или по крайней мере неожиданного поворота в деле. Просто дороги из-за снега стали непроезжими.
- Вы уверены, что приняли наилучшее решение? - Ветер отшвыривал слова Джонни куда-то в сторону. Разболелись ноги.
- Нет, - ответил Баннерман просто. - Но думаю, что вам надо быть при этом. Думаю, Джонни, будет лучше, если он посмотрит вам в глаза. Пошли, Додды живут всего в двух кварталах отсюда.
Они шагнули в снежный буран - две тени в капюшонах. Под курткой у Баннермана был пистолет. Наручники он пристегнул к ремню. Они и квартала не прошли по глубокому снегу, а Джонни уже начал сильно прихрамывать, хотя и не сказал ни слова.
Но Баннерман заметил. Они остановились в дверях касл-рокского трансагентства.
- Что с вами, дружище?
- Ничего, - сказал Джонни. Ну вот, теперь и голова заболела.
- Что значит «ничего»? Глядя на вас, можно подумать, что у вас сломаны обе ноги.
- Когда я вышел из комы, врачам пришлось их прооперировать. Атрофировались мышцы. Начали таять, как выразился доктор Браун. ? суставы стали ни к черту. Все, что можно, заменили синтетикой…
- Это как тому типу, которого отремонтировали за шесть миллионов?
Джонни подумал об аккуратной стопке больничных счетов в верхнем ящике бюро у них дома.
- Что-то в этом роде. Когда я долго на ногах, они у меня деревенеют. Вот и все.
- Хотите вернемся?
Еще бы не хотеть. Вернуться домой и начисто забыть об этом кошмаре. ? зачем приехал? Расхлебываешь за него все это, и тебя же называют коровой с двумя головами.
- Нет, мне уже лучше, - сказал Джонни.
Они вышли из дверей, ветер подхватил их и попытался метнуть по желобу пустынной улицы. Они с трудом продвигались, в лицо им светили облепленные снегом фонари, гнувшиеся под напором ветра. Они свернули в боковую улочку и миновали пять домов; перед аккуратной двухэтажной коробкой Баннерман остановился. Подобно соседним, она была наглухо закрыта и погружена в темноту.
- Вот этот дом, - сказал Баннерман каким-то бесцветным голосом. Они перебрались через наметенные перед крыльцом сугробы и поднялись по ступенькам.
14
Пока Баннерман барабанил в дверь, Джонни, превозмогая боль, переступал с ноги на ногу и думал о том, что эта ночь никогда не кончится. Она будет тянуться и тянуться и наметет сугробы, которые, рухнув, погребут всех под собой. Минут через пять дверь отворилась.
Генриетта Додд оказалась женщиной необъятных размеров - настоящая гора плоти. Джонни впервые видел человека столь отталкивающей и болезненной внешности. Желтовато-серая кожа. Ящероподобные ручки в сыпи, похожей на экзему. Узкие щелочки глаз, поблескивавших из-под набрякших век. Такой взгляд, с горечью подумал Джонни, бывал у матери, когда она погружалась в свой религиозный транс.
- Что вам нужно среди ночи, Джордж Баннерман? - подозрительно спросила миссис Додд дребезжащим голосом, похожим на жужжание пчелы или мухи в бутылке, - такой голос бывает у толстух.
- Мне надо поговорить с Фрэнком, Генриетта.
- Утром поговорите, - сказала Генриетта Додд и хотела закрыть дверь у них перед носом.
Баннерман придержал дверь рукой.
- ?звините, Генриетта. Дело срочное.
- Будить его? Вот еще! - взвизгнула она, стоя в дверях. - Он спит как убитый! ?ногда у меня среди ночи разыгрывается тахикардия, я звоню, звоню в колокольчик, и что же, думаете, он приходит? Как бы не так, спит, и хоть бы хны. Ничего, когда-нибудь он проснется и найдет в постели мой труп. Вот умру от сердечного приступа - кто тогда подаст ему это чертово яйцо в мешочек! А все потому, что вы совсем его загоняли.
Она улыбнулась довольно гаденькой улыбочкой - так улыбаются, поверяя под большим секретом грязную историю, - вот, мол, полюбуйтесь.
- Каждую ночь дежурство, гоняется на машине за всякой пьянью, а у них, может, пистолет под сиденьем. Мотается по забегаловкам да притонам, где всякий сброд, а вам начхать! Знаю я, что там творится, шлюха за кружку пива в два счета может наградить моего невинного мальчика какой-нибудь дурной болезнью.
Ее дребезжащий голос отзывался в висках у Джонни пульсирующей болью. Хоть бы она уже замолчала! Умом Джонни понимал: это галлюцинация, результат усталости и напряжения, но ему все больше казалось, что перед ним стоит его мать, вот-вот она переведет взгляд с Баннермана на него и начнет свою волынку о редкостном даре, которым господь наградил Джонни.
- Миссис Додд… Генриетта… - только и успел сказать Баннерман примирительным тоном, но тут она действительно перевела взгляд на Джонни и уставилась на него своими остренькими и в то же время глуповатыми поросячьими глазками.
- А это кто такой?
- Помощник по особым делам, - не моргнув глазом ответил Баннерман. - Генриетта, я должен разбудить Фрэнка. Всю ответственность беру на себя.
- Ах, ответственность! - прогудела она с каким-то жутковатым сарказмом, и лишь теперь до Джонни дошло, что она боится. От нее исходили удушливые волны страха - вот отчего у него так заломило виски! Неужели Баннерман не чувствует? - Отвеет-ствен-ность! Ах ты, боже мой, какие мы ва-аа-жные! Так вот, Джордж Баннерман, я не позволю будить моего мальчика среди ночи. Так что вы и ваш помощник по особым делам можете убираться к своим занюханным бумажонкам!
Она опять попыталась закрыть дверь, но на этот раз Баннерман силой распахнул ее.
- Отойдите, Генриетта, я не шучу. - Чувствовалось, что он уже на пределе и с трудом сдерживает гнев.
- Вы не имеет права! - завопила она. - У нас не полицейское государство! Вас вышвырнут со службы! Предъявите ордер!
- Тише, ордер тут ни при чем, просто я должен поговорить с Фрэнком, - сказал Баннерман и, отстранив ее, прошел в дом.
Джонни как в тумане шагнул следом. Миссис Додд попыталась перехватить его. Он придержал ее за руку - и в тот же миг страшная боль пронзила мозг, заглушив тупую ломоту в висках. ? она почувствовала… Они смотрели друг на друга лишь мгновение, но казалось, ему не будет конца: немыслимое, абсолютное всепонимание. Они словно срослись на это мгновение. Потом миссис Додд отшатнулась, хватаясь за исполинскую грудь.
- Сердце… сердце… - Миссис Додд судорожно порылась в кармане халата и достала лекарство. Лицо у нее приобрело оттенок сырого теста. Она открыла трубочку, вытряхнула горошинку на ладонь, просыпав остальные на пол и сунула ее под язык. Джонни смотрел на старуху с немым ужасом. Голова была сейчас как пузырь, который вот-вот лопнет от распирающей его горячей крови.
- Вы знали? - прошептал он.
Ее мясистый, обвисший рот беззвучно открывался и закрывался, открывался и закрывался, точно у выброшенной на берег рыбы.
- Все это время знали?
- Дьявол! - завизжала она. - Чудовище… дьявол… ох, сердце… ох, я умираю… умираю… врача… Джордж Баннерман, только посмейте подняться наверх и разбудить моего мальчика!
Джонни отпустил ее руку и, машинально вытирая ладонь о пальто, как будто выпачкал ее, стал неуверенно взбираться по лестнице вслед за Баннерманом. Снаружи ветер всхлипывал под карнизами, как заблудившийся ребенок. Дойдя до середины лестницы, Джонни обернулся. Генриетта Додд сидела на плетеном стуле - осевшая гора мяса - и, придерживая руками огромную грудь, хватала ртом воздух. Голова у Дочини по-прежнему раздувалась, и он подумал, как во сне: Кончится тем, что она просто-напросто лопнет. ? слава богу.
Старый, потертый коврик на полу в узеньком коридоре. Обои в разводах. Баннерман колотил в запертую дверь. Здесь наверху было холоднее по меньшей мере градусов на десять.
- Фрэнк! Это я, Джордж Баннерман! Фрэнк, проснись!
Никакого ответа. Баннерман повернул ручку и толкнул дверь плечом. Пальцы соскользнули на рукоять пистолета, но Баннерман не вынул его, хотя это могло стоить шерифу жизни - впрочем, комната Фрэнка Додда оказалась пустой.
Они стояли на пороге, осматриваясь. Это была детская. Обои - тоже в разводах - с танцующими клоунами и деревянными лошадками. Сидевшая на детском стульчике тряпичная кукла таращила на них блестящие пустые глаза. В одном углу - ящик с игрушками. В другом - узкая деревянная кровать. Перекинутый через спинку кровати ремень с кобурой выглядел здесь как-то неуместно.
- Бог ты мой, - тихо сказал Баннерман. - Что все это значит?
- Помогите, - донесся снизу голос миссис Додд. - Помогите же…
- Она знала, - сказал Джонни. - Знала с самого начала, с первой жертвы. Он ей рассказывал. ? она его покрывала.
Баннерман медленно вышел из комнаты и отворил соседнюю дверь. Взгляд его выражал растерянность и боль. Комната для гостей тоже была пуста. Он открыл дверь в чулан, но увидел там только плошку с крысиным ядом. Следующая дверь. Здесь, в еще не отделанной спальне, был такой холод, что у Баннермана пошел парок изо рта. Он огляделся. Ступеньки вели еще к одной двери. Туда он и направился. Джонни следовал за ним. Заперто.
- Фрэнк! Ты здесь? - Он подергал ручку. - Фрэнк, открой!
Ответа не было. Баннерман примерился и ударил ногой в стык, чуть пониже дверной ручки. Раздался треск, и в голове у Джонни зазвенело, словно железная тарелка упала на кафельный пол.
- О господи, - выдохнул Баннерман и осекся.
Джонни все видел поверх его плеча; видел более чем достаточно. Фрэнк Додд сидел на крышке унитаза - голый, если не считать блестящего черного дождевика, накинутого на плечи; капюшон (капюшон палача, мелькнуло у Джонни) свисал на водосливной бачок гигантским увядшим черным стручком. Фрэнк Додд умудрился перерезать себе горло, что показалось Джонни невероятным. На краю раковины лежала пачка «уилкинсоновских» лезвий. Одинокое лезвие с запекшимися алыми капельками жутковато поблескивало у ног. Все вокруг забрызгано кровью из вскрытой сонной артерии. Кровь была в складках плаща. ? на клеенчатой занавеске, по которой в лодочках плыли утки под зонтиками. ? на потолке.
На шее у Фрэнка Додда висела табличка с надписью, сделанной губной помадой:
Я ПР?ЗНАЮСЬ!
Голова болела невыносимо. Джонни нашарил рукой дверную ручку.
«Он понял, - шевельнулось в мозгу. - Каким-то образом понял, увидев меня. Понял, что его песенка спета. Пришел домой. ? вот конец».
Перед глазами, разбегаясь зловещей рябью, поплыли черные круги.
Джонни, господь наградил тебя редкостным даром.
(Я ПР?ЗНАЮСЬ!)
- Джонни! - Откуда-то издалека. - Джонни, вам не…
Расплывается. Все расплывается. Вот и прекрасно. А еще лучше, если бы я тогда не вышел из комы. Всем было бы лучше. Да, повезло, называется.
- Джонни…
Фрэнк Додд поднялся сюда и перерезал себе горло, что называется, от уха до уха, а в это время ветер снаружи завывал так, словно все темные силы вырвались из недр земных. Ничего себе фонтанчик, как сказал отец однажды зимой, лет двенадцать назад, когда лопнули трубы в котельной. Ничего себе фонтанчик. Уж это точно. До самого потолка.
Джонни казалось, что он тогда закричал, но он и сам не был уверен. Возможно, то был внутренний крик. Но как же ему хотелось крикнуть, вложить в этот крик весь ужас, и жалость, и боль, разрывавшие ему сердце.
Но тут Джонни стал падать ничком в черный провал, радуясь этому падению. Он потерял сознание.
15
«Нью-Йорк таймс», 19 декабря 1975 года:
ЭКСТРАСЕНС ?З МЭНА ПР?ВОД?Т ШЕР?ФА К ДОМУ ЕГО ПОМОЩН?КА - УБ?ЙЦЫ ПОСЛЕ ОСМОТРА МЕСТА ПРЕСТУПЛЕН?Я.
Специально для «Таймс»
Возможно, Джон Смит из Паунэла никакой не экстрасенс, но не так-то просто будет убедить в этом шерифа Джорджа Баннермана из графства Касл, штат Мэн. Придя в отчаяние после шестого случая изнасилования и убийства в маленьком городе Касл-Рок на западе штата Мэн, шериф Баннерман позвонил Смиту и попросил помочь расследованию. ?мя Смита вызвало широкий общественный резонанс в начале года после того, как он, проведя четыре с половиной года в бессознательном состоянии, вышел из глубокой комы. Еженедельник «?нсайд вью» объявил его шарлатаном, однако шериф Баннерман на вчерашней пресс-конференции был лаконичен: «У нас в Мэне не очень-то верят всяким нью-йоркским газетчикам».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24